Общество Жюльетты - Саша Грей Страница 14

Мой язык оставляет на брюках следы слюны, и Маркус грубо, без предупреждения, меня отталкивает. Отталкивает так жестоко, что я падаю и, больно ударившись боком, растягиваюсь на полу. Он кричит на меня, выражает неудовольствие, выговаривает за неправильное поведение.

Плохая собака.

Я смотрю на него и жалостно завываю. Это вызывает у него еще большее раздражение. Мой хозяин ненавидит меня, и мне становится грустно. Мне хочется свернуться в клубок, забиться в дальний угол и погрызть вкусную сахарную косточку.

Маркус рассказывает о секретах, которые мы лелеем в снах, о секретах, которые храним и которые угрожают поглотить нас.

Я стою на столе на четвереньках. Голова лежит на передних лапах, а зад задран, насколько это возможно. Два пальца Маркуса глубоко засунуты в мою щелку, а его большой палец поднят вверх и упирается мне в анус, как будто Маркус стоит на шоссе и ловит попутку. Я верчу задом и повизгиваю от удовольствия. Моя вина прощена. Я – сучка моего хозяина.

Анна опять опаздывает. Она входит в аудиторию, и все парни тут же делают стойку. Маркус в том числе. И вот Анна стоит перед ним на коленках. Она уткнулась лицом в его пах. Она всасывает тайный аромат, который был знаком лишь мне одной. Анна утыкается носом туда, где до этого была я. Но я не ревнива. Меня нисколько не тревожит, что я утратила его любовь. Я счастлива, потому что могу поделиться с кем-то моим восторгом, моим счастьем. Я рада возможности делить хозяина с лучшей подругой.

Маркус рассказывает о стремлении Северины уничтожить себя через секс. Я тоже рабыня хозяина. Я буду делать все, что он потребует. Я готова уничтожить себя через секс с ним. Но у хозяина имеются другие соображения. Он хочет оставить Анну себе. А меня отдать другим. Маркус призывает всех присутствующих в аудитории мужчин выстроиться в очередь. По одному. По двое. Как животные в Ноевом ковчеге. Он приказывает отвернуться, не смотреть на зал, не смотреть на мужчин, что выстроились в очередь. Он приказывает мне посмотреть на доску. На ней рукой Маркуса выведено: ГЕГЕМОНИЯ.

Он велит мне прочитать это вслух, снова и снова, до тех пор, пока слово не утрачивает всякий смысл. И пока я повторяю, он приказывает мужчинам из очереди брать меня. Что они и делают. По одному. По двое. Я счастлива, потому что выполняю волю хозяина. Если это то, что ему нужно.

Маркус рассказывает о непознаваемости границ женского желания, и мне кажется, что я понимаю, что он хочет сказать.

Я сижу в аудитории и не знаю, кто я такая, что нашло на меня и почему.

Я, как всегда, сижу в первом ряду.

И, как всегда, принарядилась ради Маркуса.

Но что-то изменилось.

Изменилась я.

Опершись о столешницу, Маркус рассказывает об эротических галлюцинациях и способности человеческого разума преобразовывать сильные эмоциональные состояния в фантасмагорический опыт, который кажется абсолютно реальным, неотличимым от жизни.

Я убеждена, что Маркус говорит обо мне.

Он говорит для меня.

Откуда же он знает?

Маркус рассказывает о том, что фильм может выступать в роли прямого портала, ведущего в подсознание. Как искусство возбуждает подсознательные мысли и желания, часто столь же фантастическим и нереальным способом, как и само искусство. В крайних случаях реакция на произведения искусства может стимулировать физические симптомы. Например, девушки-подростки теряли контроль над кишечником на концертах «битлов». Или в тридцатые годы после того, как заканчивался фильм с участием Рудольфо Валентино, в кинозале не оставалось ни одного сухого сиденья.

Он рассказывает о так называемом синдроме Стендаля, когда в присутствии великих произведений искусства люди испытывают сильное беспокойство, падают в обморок или впадают в легкий психоз.

Синдром Стендаля. Именно это сочетание попадется хроническому ипохондрику, начни он искать определения понятиям «искусство» и «психоз». Ведь хронические ипохондрики вечно ищут и находят симптомы, в надежде откопать у себя какую-нибудь неизлечимую болезнь – чем хуже, тем лучше. Потому что так им спокойнее. «Синдром Стендаля» звучит так же отстойно, как и действует. Я поначалу думала, что это просто название фильма. Фильма-ужастика режиссера Дарио Ардженто, который я когда-то посмотрела и запомнила на всю жизнь. В фильме «Синдром Стендаля» повествуется о молодой девушке-полицейском (ее роль исполнила дочь режиссера Азия), которая расследует серию зверских убийств. Она гонится за преступником и оказывается в картинной галерее, где застывает на месте, зачарованная величием живописных полотен, смотрящих на нее со стен. «Рождение Венеры» Боттичелли, «Медуза» Караваджо. Первая – работа божественной красоты, вторая – воплощение ужаса. Ноги героини-полицейского приросли к полу. Вскоре картина, постепенно увеличиваясь в размерах, заслоняет собой все, и девушка не видит больше ничего. Вскоре ей кажется, что она не смотрит на картину извне, а, наоборот, выглядывает из нее наружу. Как Алиса в Зазеркалье.

Интересно, содержит ли этот фильм ключ к тому, что происходит со мной? Нет, я понимаю, как это глупо – искать ответы в фильмах ужасов. Или просто в кино, если уж на то пошло. Как будто искусство способно на что-то другое, кроме появления новых вопросов.

У меня же так много вопросов, и я не знаю, куда бежать. Зато знаю, у кого можно спросить. Я отлавливаю Анну после лекции, и мы отправляемся в кафетерий. Здесь практически пусто, потому что обеденный перерыв уже закончился. Мы садимся за самый дальний столик. Я хочу все рассказать, но понимаю, что это покажется бредом сумасшедшего. Вместо этого я рассказываю про мои сны.

– О Маркусе, – говорит Анна.

Это не вопрос, это утверждение. Откуда она знает?

– Верно, – отвечаю я. – О Маркусе.

Анна хлопает в ладоши и смеется – радостно, как ребенок в Рождество.

– А теперь выкладывай самые сочные подробности, – заявляет она. – Только, чур, без утайки. Договорились?

– Тебе когда-нибудь хотелось мужчину так сильно, что тебе казалось, будто ты сходишь с ума? Что теряешь связь с реальностью, в которую можешь больше никогда не вернуться?

– Во сне? – уточняет Анна.

– Да, – отвечаю я. – Да где угодно.

– В реальности, – произносит она.

Я киваю.

Она молча сдвигает вверх большой серебряный браслет на левой руке, с которого свисают причудливые подвески. На запястье под браслетом кольцо свежих кровоподтеков, как будто кто-то с силой впечатал в кожу выпуклости браслета.

– Разве не красиво? – спрашивает она, легонько проводя пальцем по вмятинам.

Она словно в трансе. Что смотрится, скажу я вам, довольно нелепо. И неприятно. У нее такие красивые, изящные запястья. Но они как будто опухли и слегка деформированы.

– Что случилось? – спрашиваю я, с великим трудом стараясь не показать своего ужаса.