Танец семи покрывал - Вера Ветковская Страница 14

Стася много раз предлагала Чону холст и краски, но он и представить не мог себе, как работать в ее присутствии.

Ее движения и прорывы сквозь реальные краски мира сковывали Чона, сводили на нет его фантазию. Еще он опасался, что если и примется наконец за работу, то поневоле последует течению ее образов.

Когда же она вытирала руки о тряпку и говорила: «Все, хватит!» — Стефан в эту минуту как раз выдергивал готовый лист из машинки, — Чон испытывал одновременно облегчение и разочарование.

Ему и хотелось жить в ее мире, и не хотелось — это чужая страна, путь в которую навеки был ему заказан.

— Знаешь, — однажды сказал он Стасе, — я был женат.

— Да ну? — удивился Стефан. Стася промолчала. — Вот не подумал бы о тебе. Ты вроде совсем молодой.

— Не такой уж я молодой, — наблюдая за Стасей, никак не отреагировавшей на это его сообщение, продолжал Чон. — Два года я состоял в браке. Там, у себя, в Майкопе.

— Ты развелся? — строго осведомился Стефан, вдруг ощутив себя защитником сестры.

— Развелся.

— Почему вы разошлись? — продолжал допрашивать Чона Стефан.

— Не сошлись тем, чего тогда не было ни у меня, ни у нее, — объяснил Чон, все поглядывая на Стасю. — Характер я воспитал в себе позже. В одиночестве.

— Твоя жена была брюнетка? — вдруг спросила Стася.

— У нее были каштановые волосы. — Чон пожал плечами. — Нет, не брюнетка. Каштановые с рыжинкой.

— Она была злая? — снова спросила Стася.

— Как раз напротив, исключительно доброе и покладистое существо. Но характеры у нас были разными.

— А сестра у тебя есть?

— Нет, сестры нет. Мать есть, но она живет своей жизнью.

— И больше у тебя никого нет? — допытывалась Стася.

— Есть, — возразил Чон. — Ты.

Стася дожила до двадцати двух лет, но женщиной в полном смысле этого слова так и не стала, несмотря на то, что уже однажды пережила любовь.

Она не делала то, что привычно было каждой мало-мальски смазливой девушке, не собирала свои русые волосы в прическу, не одевалась сообразно моде — Стася не вылезала из полинявших джинсов и простенького свитерка, не представляла, как накладывать макияж, в ее сумочке вместо косметички всегда лежал какой-то детский сор, вроде свистка и плюшевого пингвина да валдайского колокольчика, — в ней напрочь отсутствовало женское кокетство.

Она не умела играть голосом, лукаво и многозначительно улыбаться, напускать на себя невинный или, напротив, многоопытный вид, никогда не примеряла различные женские маски, ее контакт с зеркалом ограничивался несколькими взмахами перед ним щеткой для волос.

И поэтому в нее никто, кроме Роди, не был влюблен, никто о ней не грезил, не сходил по ней с ума.

И конечно, Стасе бы в голову не пришло, как любой благоразумной и знающей себе цену девушке, осторожно собрать стороною сведения о том, кого она полюбила, выяснить так, чтобы он сам ничего не заметил.

Специально она это не могла сделать, но все-таки кое-что о Чоне узнала — сначала от Родиона, позже от Марии — буквально на следующий день после знакомства с Павлом.

Стася и не думала скрывать от Марии своего интереса.

Дождавшись Марию после окончания сеанса в одной из аудиторий, Стася направилась следом за ней в курилку.

— Что — Чон тебе приглянулся? — сразу же догадалась Мария.

— Почему ты думаешь?.. — уклончиво возразила Стася.

Мария, закуривая, мельком взглянула на нее.

— У тебя лицо как будто изменилось… Вчера еще другое было, честное слово… Но мой совет — выбрось Павла из головы.

— Почему? — боясь услышать о Чоне что-то недоброе, спросила Стася.

— Он какой-то странный, — сказала Мария, прикидывая, как бы получше это Стасе разъяснить. — Недоступный. Худшая разновидность мужчин. Я его хотела охмурить, честно тебе скажу. Я ведь не урод. — Мария провела ладонью по своему упругому телу, которое уже пятый год рисовало все училище. — Ноль эмоций. Не пойму я Чона. Вроде не голубой, а никого у него нет.

— Ты уверена? — почему-то обрадовалась тогда Стася.

— Тебе-то что? — фыркнула Мария. — Ты у нас гений, а гении пола не имеют. Мужчину же прежде всего привлекает в женщине сознание своего пола.

— А человек он какой?

— Ты, а не я вчера с ним целый вечер просидела, тебе должно быть видней, — поддела ее Мария.

— Но все же?

— Тоже не пойму. С одной стороны, не столько художник, сколько торговец, продает картины своих знакомых гениев. С другой стороны, у него в прихожей стоит гипсовый сапожок, там всегда лежат деньги, заходи и бери. Все и берут, кому сколько совесть позволит, а отдают редко, но он и не помнит, кто у него брал, сколько брал… Из этого сапожка, как я успела заметить, кормится куча непризнанных гениев… Сапожок пополняет то он сам, Чон, то Пашка Переверзев, тот продает свои и Чоновы нетленки на Измайловке. Картины у Чона славные, между прочим.

— Да, я видела, — сдержанно сказала Стася.

— Ну, ты у нас гений, тебе-то они вряд ли пришлись по вкусу. А для среднего ума очень даже ничего.

— Неужели он правда ни в кого не влюблен? — вернулась к интересующей ее теме Стася.

— Абсолютно. Чона обхаживали такие девахи… Несколько приличных телок было.

— Что такое «телки»?

— Темнота, — вздохнула Мария. — Телки — это дочки богатеньких родителей… Но он не клюнул на ихние денежки и хоромы. Сдержан со всеми, вежлив до умопомрачения, болтает мало.

— Да, странно, — думая о своем, проронила Стася.

— И не пойму, почему народ вокруг него собирается, — продолжала Мария. — Вот Пашка Переверзев весь на виду, а этот какой-то непонятный.

Сентябрь, октябрь пролетели на одном дыхании.

Будущее казалось Стасе каким-то волшебным золотым плетением ветвей на фоне лазури, но тут перед ней, как неведомая угроза, легли карты Марианны. Черная женщина в жизни Чона! Могло ли это быть, ведь он так искренен, так прост с нею, так терпелив, как с ребенком! Может, Марианна ошиблась, может, карты лгут?..

Стася дорожила каждым свиданием с Чоном, как какой-нибудь редкой драгоценностью, но сейчас она почувствовала, что прежде всего ей необходим совет умного и любящего ее существа.

Она поехала на Ленинградский вокзал, чтобы взять билет на поезд.