Снова с тобой - Эйлин Гудж Страница 14

Этот роман продлился чуть меньше года, но когда он закончился, Мэри и Чарли развелись. Затем, весной 1973 года, скончался ее отец. После этого все разговоры о переезде прекратились: само собой подразумевалось, что она останется жить в родительском доме. Сказать по правде, Мэри было неловко даже думать о переезде: ей казалось, что тем самым она ограбит собственную мать. Потому что, несмотря на все горькие и постоянные жалобы Дорис, грехопадение Мэри подарило ей нечто столь же ценное, как и обожаемая внучка: крест, который пришлось нести.

Мэри так задумалась, что чуть не пропустила поворот на Бернс-Лейк. Мельком взглянув в зеркало заднего вида на пустое шоссе за ее машиной, она круто повернула в сторону. Сразу за поворотом на шоссе 30 ее встретило лоскутное одеяло кукурузных полей, сшитых неровным швом извилистого ручья. На горизонте невысокие зеленые холмы подпирали облака в пронзительно-голубом небе, на которое нельзя было смотреть не прищурившись. Через несколько минут шины «лексуса» прогрохотали по доскам моста, переброшенного через речушку. А через полмили дорога изгибалась и уходила вверх, как манящая рука, взбиралась по крутому холму прямо к Мэйн-стрит.

Дом, подумалось Мэри… она сама не знала, какой смысл вкладывает в это слово.

Она опустила стекло – не столько ради прохладного ветра, сколько ради знакомых запахов и звуков, неразрывно связанных для нее с городком Бернс-Лейк. Свежий запах скошенной травы, сухой, щекочущий аромат люцерны; стрекот насекомых, дружелюбное пыхтение разбрызгивателей. Проезжая мимо оранжереи, она уловила благоухание розовых кустов, завернутых в мешковину и выстроенных вдоль стены подобно свечам на именинном торте. Грузовичок, нагруженный тюками сена, карабкался в гору перед ней, роняя клочки сена, словно конфетти. На гребне холма глазам Мэри предстало знакомое зрелище: восьмидесятилетний Элмер Дрисколл в мундире времен Второй мировой войны, стоящий на лужайке возле дома для престарелых «Золотой луг», отдал честь проезжающей машине.

Солнце уже поднималось над верхушками деревьев, высокий бронзовый шпиль церкви святого Винсента блестел как новенький. Медленно проезжая по городу, Мэри миновала здание Американского легиона, флагшток с жизнерадостно трепещущим флагом и пушку времен Гражданской войны, заменявшую любимую лошадку нескольким поколениям детей. Приземистым кирпичным особнякам по другую сторону улицы льстил яркий утренний свет, придавая мимолетное величие. В городском сквере бронзовая статуя селекционера Лютера Бербанка, который вывел картофель сорта «бербанк», основную сельскохозяйственную культуру региона, безмятежно смотрела сверху вниз с постамента. Голова статуи побелела от помета птиц, свивших гнезда в ветвях над памятником.

На детской площадке в парке в этот час было пусто. Мэри с тревогой задумалась о внучке. Сюда, на площадку, она приводила Эмму в свои редкие приезды в Бернс-Лейк. Ее внучке особенно полюбилась деревянная крепость с горками и качелями из автомобильных шин. Когда Мэри пыталась уговорить Эмму покачаться на невысоких качелях, которые малышка пренебрежительно называла детскими, Эмма указывала на самые большие и высокие, твердо заявляя: «Я хочу на эти, бабушка!»

У Мэри сжалось сердце, словно и она оказалась где-то высоко, на краю пропасти. Как быть с Ноэль? Врач ее дочери из Хейзелдена советовал ни во что не вмешиваться, уверял, что алкоголикам необходимо осознать последствия своего поведения, иначе у них не возникнет потребности отказаться от вредной привычки. Но неужели она, Мэри, должна стоять сложа руки и смотреть, как ее единственная дочь медленно убивает себя?

Со вздохом Мэри свернула на Бридж-роуд и нырнула в густую тень под виадуком. Почему быть матерью так трудно? Дело не только в советах врача, но и в длинной и запутанной истории ее отношений с Ноэль. Наверное, все началось, когда Ноэль была еще ребенком, а Дорис взяла на себя роль матери. Или после переезда в Манхэттен, когда Ноэль исполнилось десять лет, – этот переезд девочка приняла в штыки. Так или иначе, Мэри никогда не была близка с дочерью. Да, они поддерживали неплохие отношения. Но близкими назвать их было нельзя.

Мэри повернула налево, на Ларкспер-лейн, где даже ранним июльским утром чувствовалось, что лето в разгаре. Ветви деревьев сплетались над головой, образуя зеленый тент, флоксы и левкои выплескивались с клумб на садовые дорожки. Ипомея обвивала перила веранд, куда хозяева домов уже вынесли диваны и мягкие кресла, чтобы наслаждаться прохладным ветерком. В воздухе слышалось приглушенное гудение разбрызгивателей, Семейство Инклпо, судя по всему, открыло секрет выращивания рекордных урожаев сладкого горошка и фасоли. В августе у ближайшей соседки Дорис будет немало хлопот с заготовками на зиму.

Крепкий, обшитый вагонкой дом Дорис выглядел точь-в-точь как во время последнего приезда Мэри, только тогда деревья были еще голыми, а газон – припорошенным снегом. А теперь солнечные лучи пробивались сквозь густую листву кленов и вязов, на кустах роз набухли бутоны – это была ожившая картина Нормана Рокуэлла. Мэри казалось, что сейчас на веранду выйдет седовласая бабушка из телесериала, неся перед собой свежевыпеченный пирог.

Но когда Мэри свернула на подъездную дорожку, навстречу ей никто не вышел. Она выбралась из «лексуса» и потянулась, разминая затекшие конечности, прежде чем прошагать по росистому газону. Поднимаясь по скрипучим ступеням крыльца, она поразилась странной тишине. Обычно в одиннадцатом часу из дома уже доносились звуки: шаги обитателей, рокот водопроводных труб, журчание воды, пение радио, настроенного на одну и ту же станцию.

Позвонив в дверь, Мэри застыла, с замиранием сердца ожидая, когда ей откроют. Этот дом вызывал у нее неизменную реакцию. Стоя на пороге после долгого отсутствия, Мэри всякий раз боролась с тоской по дому, смешанной с отчаянием. Ничто не менялось, но ей казалось, что ей предстоит путешествие туда, откуда нет возврата.

Раздались шаги, лязг засова. Тяжелая дубовая дверь распахнулась. На пороге застыла пожилая дама, устремив пристальный взгляд на гостью. Мэри не сразу узнала родную мать. В трикотажных бирюзовых брюках и кофточке в цветочек Дорис выглядела пассажирской экскурсионного автобуса, одной из почти одинаково одетых престарелых путешественниц, осматривающих Акрополь или «Старый надежный». Щурясь от солнца, она смотрела на Мэри так, словно стремилась заглянуть ей в душу.

– Привет, мама. – Мэри наклонилась и поцеловала мать в морщинистую щеку, слабо пахнущую тальком – или чем-то другим, неприятно-медицинским.

Заметив, как постарела мать за последние полгода, Мэри испытала шок. Некогда темные волосы Дорис стали белоснежными, болезнь придала ей хрупкость; казалось, ее лицо тает, а мясо сползает с костей. Только глаза остались прежними – проницательными и голубыми, как искры, высеченные кремнем.

– Ты доехала быстро, – заметила Дорис, впуская дочь в дом.

– К счастью, дороги почти свободны. – Мэри понизила голос. – Она уже проснулась?

– Только что. Сейчас она наверху, пытается дозвониться до Роберта. – Мэри уловила промелькнувшую вспышку тревоги на лице матери, но это мимолетное выражение тут же сменилось привычной стоической гримаской с легким оттенком пренебрежения.