Солнце и луна - Патриция Райан Страница 14

– А он, значит, нарушил обет? – Хью негромко засмеялся. – В таком случае их союз не был только духовным, не так ли?

– А я этого и не говорила! – смутилась девушка. – У них даже был сын, но что с того? Когда дядя потребовал, чтобы Элоиза прикрыла грех и связала себя законным браком, она отказалась, зная, что не имеет права стать обузой для величайшего мыслителя Европы, что это погубит Абеляра как философа. Но потом… потом все пошло вкривь и вкось.

– Как всегда, – кивнул Хью с меланхолической ноткой в голосе.

– Элоиза решилась на полумеры, на тайный брак, что только рассердило ее дядю. Он… – Филиппа запнулась, – он приказал оскопить Абеляра. Тот ушел в монахи, но хотя Элоиза тоже удалилась в монастырь, она никогда так и не стала истинной невестой Христовой. Душой и сердцем она всегда принадлежала возлюбленному!

– Откуда вам знать?

– Знаю! Я видела Элоизу за три года до смерти. Мне тогда было четырнадцать, и дядюшка Лотульф взял меня с собой в Параклит, где она была аббатисой. Я никогда не встречала такой замечательной женщины! Она была умна и добра и все так же полна любовью к Абеляру, хотя его не было в живых уже двадцать лет. Тогда я дала себе слово, что буду во всем подражать Элоизе, за исключением монашества. Подумать только, женщина настолько живая и сильная духом обрекла себя на пожизненное затворничество! Это так трагично…

– И так нелепо! Ваша Элоиза сломала жизнь и себе, и Абеляру в угоду заблуждениям, которые так вас интригуют.

– Их жизни были сломаны теми, для кого любовь постыдна, если не освящена брачным обетом! Абеляр обрек на гибель их обоих, когда покорился этому ханжескому правилу.

– Значит, если бы они продолжали жить в грехе, дядя Элоизы закрыл бы на это глаза?

– Они могли бежать из Парижа… скажем, в Оксфорд, где люди более терпимы.

– Лорд Ричард упоминал, что в Париже у вас было немало искателей руки. В Оксфорде их число значительно поубавилось. Полагаю, вы не стали скрывать своего отношения к браку, чтобы не повторить печальную историю Элоизы.

– Может, по-вашему, это звучит и наивно, но я навеки обручена с наукой!

Девушка сердито отвернулась, обхватив себя руками за плечи, – солнце скрылось за горизонтом, от пруда неподалеку потянуло сырой прохладой.

Хью напомнил ей о многочисленных ухажерах с их серьезными, но нелепыми, с ее точки зрения, намерениями. Филиппа не только не поощряла их, но старалась всеми силами избегать, однако они упорствовали, причем для каждого само собой разумелось, что сразу после венчания она охотно бросит все ради удовольствия рожать ему детей. Так было в Париже, но в Оксфорде все обернулось к лучшему. Первый же непрошеный поклонник, некто Уолтер Колрид, которому девушка неосторожно проговорилась об Элоизе, решил, что она подражает своему идолу во всем, в том числе в велениях плоти.

Филиппу еще никто не целовал, не говоря уже о большем. Одно дело, думала она, свободно рассуждать о физической любви, другое – свободно заниматься ею. В глубине души она находила акт совокупления грубым и непристойным, по крайней мере, без любви, а никто из поклонников не сумел разбудить в ней большего, нежели простую сестринскую привязанность.

Уолтер Колрид принадлежал к «белому духовенству», где брак не означал потерю привилегий, однако допускался лишь однажды и навсегда, причем с девушкой целомудренной. Это навело Филиппу на мысль одним ударом покончить с предложениями руки и сердца, поскольку ее ухажеры, все как один школяры или магистры, имели духовный сан. Когда Уолтер объяснил, что не может связать свою жизнь с женщиной без моральных устоев, и пообещал сохранить ее тайну в ответ на знаки внимания, Филиппа отделалась от него, сказав, что он волен болтать о ней хоть по всему Оксфорду. Она не боялась осуждения, так как не стыдилась своих убеждений. Уловка хорошо послужила своей цели: ухажеры больше не докучали ей.

Девушку вывел из раздумий негромкий голос Хью, о присутствии которого она почти забыла.

– Какова она, жизнь, ради которой вы пожертвовали столь многим? Чем заполнены ваши дни?

– Занятиями.

– И это все? – спросил он, приблизив губы к самому ее уху.

Филиппа быстро отступила и прислонилась к дереву, покручивая в руках веточку.

– А что такого? Монахи и монашки весь день молятся и больше ничего!

– Разве вы только что не осудили монашество? – улыбнулся Хью. – Вы набожны?

– В разумных пределах. Абеляр писал: «От сомнений к поиску, через поиск к истине!» Я не сравниваю себя с монастырской братией, наоборот, противопоставляю себя ей. Занятия идут на пользу уму, а молитвы его притупляют.

Хью подошел ближе, заставив ее непроизвольно вжаться спиной в шершавый ствол.

– Возможно, молитвы идут на пользу миру.

– Или помогают спрятаться от него!

– А вы разве не прячетесь от мира? – Он вдруг оказался очень близко, даже слишком близко. Веточка выпала из рук Филиппы и бесшумно легла на траву. – Вся разница в том, что ваша келья чуть поудобнее монашеской. Что толку в знаниях, если они не приносят пользы?

Как назло, в голову не пришло ни одной подходящей реплики. Впрочем, в горле все равно пересохло.

– Зачем нужно все, что вы здесь накопили? – совсем тихо спросил Хью и коснулся кончиками пальцев виска Филиппы. – Кокон, в который вы себя заточили, конечно, очень уютный…

Его дыхание пошевелило завитки волос на лбу девушки. Странная сладкая боль возникла в груди, веки опустились, словно в дремоте. Пальцы Хью нежно скользнули вниз по щеке, вдоль подбородка. Он был так близко, что можно было вдыхать чистый запах его кожи, кастильского мыла и тонкого льна. Кто знает почему, тот запах кружил голову.

– Хотелось бы мне знать, что с вами будет дальше… – продолжал Хью почти шепотом, скользя взглядом по вырезу ее платья.

Девушка открыла глаза и встретила его взгляд, словно полный сияния в наступающих сумерках. Можно было бы назвать это сияние нежностью, но нежность совсем не подходила к образу Хью.

– Гусеница превращается в бабочку только тогда, когда покидает свой уютный кокон и становится частью большого мира.

Он приподнял ее лицо за подбородок. Филиппа опомнилась и вырвалась.

– Почему вы себя так ведете?

– А что, нужна причина?

– Причина нужна для всего! – резко заметила девушка и отошла на шаг в сторону.

С минуту Хью молча ее разглядывал с таким видом, словно пытался решить трудную задачу.

– Мои прикосновения вам неприятны?

Неприятны? От них кровь закипает в жилах, дыхание пресекается, и сердце готово выпорхнуть из груди! К чему бы все это привело, будь она другой – такой, какой ее считают в Оксфорде? Будь она Элоизой по-настоящему, непритворно?