Мужчины, которых мы выбираем - Евгения Перова Страница 14

– Цыганка! Таня Вишенка. Ужасный скандал был в свое время.

– Почему?

– Как почему? Это же мезальянс. Она певицей была в цыганском хоре, а дядя Рудольф позволил себе увлечься.

– То есть она тоже наш предок?

– К сожалению.

Таня Вишенка! Надо же. Теперь Эвальд стал думать и о ней. В сновидениях два образа путались: то Инга плясала цыганочку, тряся широкими оборчатыми юбками, то Таня Вишенка обнимала его и целовала, а мальчик таял в теплом свете любви. Он жил в холодном доме, где не принято было выказывать чувства. Никто не обращал внимания на его слезы, и со временем он перестал плакать. Никто не отвечал на его вопросы, и он перестал их задавать, но старательно прислушивался к разговорам взрослых, много думал и до многого доходил сам. Эвальд довольно рано понял, что сильно отличается от прочих детей: странное имя, чопорные манеры, старые родители. Слишком старые. Может, поэтому они так холодны? Забыли, каково это – быть ребенком? Он случайно появился на свет, незапланированный, нежеланный. Нелюбимый. В мимолетном объятии Инги было больше любви и нежности, чем он получил за годы своего существования под кровом Нортов.

Эвальд старался не произносить слов «мама» и «папа» – Этель Леонардовна и Вениамин Максимилианович с трудом это терпели. Оба высокие, худощавые, седые, с породистыми удлиненными лицами, они были похожи, как брат с сестрой, которыми, впрочем, и являлись – в седьмом колене. Вениамин Максимилианович преподавал в университете историю раннего Средневековья, а Этель Леонардовна была переводчиком и великолепно знала пять языков: норвежский, датский, шведский, немецкий и английский. По пятницам в семье разговаривали исключительно по-английски, и маленькому Эвальду частенько попадало за ошибки. «You are a stupid and slothful boy!» ^[5] – эту фразу Этель Леонардовны он выучил первой. Как и любимое правило Вениамина Максимилиановича: «A place for everything and everything in its place» ^[6]. Гораздо труднее было приучиться к соблюдению этого правила: в семье царила мания порядка и приличий.

Подрастающему мальчику не сразу удалось вписаться в эти жесткие рамки, и он взял на вооружение другую английскую пословицу: «If you can’t be good, be careful» ^[7]. О, он был очень осторожен! Всегда. Ни разу Вениамин Максимилианович и Этель Леонардовна не заметили, что он подслушивает их тихие разговоры, и не поняли, что мальчик частенько лазает по многочисленным полкам и ящикам шкафов, письменных столов и комодов. У Эвальда была фотографическая память, и ему не составляло никакого труда оставить все в прежнем порядке. Что он надеялся найти? Какие тайны услышать? А когда на самом деле узнал, то не обрадовался.

Со смертью Вениамина Максимилиановича их размеренная и правильно устроенная жизнь треснула, как старый пыльный сосуд, и из него разом высыпались все тщательно скрываемые тайны. Случилось это, когда Эвальду было четырнадцать. Вениамин Максимилианович скончался во сне – легкая смерть, как с завистью сказал его двоюродный брат Этельберт, приехавший из Ленинграда. Этельберт был моложе Вениамина, но уже передвигался с трудом, тяжело опираясь на руку супруги. У обоих были сумрачные лица со скорбно поджатыми губами: их единственный сын умер в тридцать лет от рака крови, и они доживали свой век в суровом и гордом одиночестве.

На похороны Вениамина Максимилиановича явилась и Инга – пришла сразу на кладбище, за спиной Этель Леонардовны быстро обняла Эвальда и поцеловала в щеку – он жадно вдохнул ее запах, свежий, чуть горьковатый и какой-то очень женский. А потом приложила палец ко рту: «Тс-с! После поговорим». На поминках Эвальд не мог оторвать от нее глаз, разглядывая и узнавая заново: раньше она казалась ему очень высокой, а теперь он сам вырос, и стало ясно, что Инга небольшого роста, особенно, когда она сняла сапоги на высоченных каблуках и обула домашние тапки. Она была в коротком черном платье по фигуре, а колготки на этот раз надела безо всяких изысков, просто черные. Смуглая, с пышно начесанными темными волосами, нежным розовым ртом и ярко накрашенными серо-зелеными глазами, она была вызывающе красива. И – если бы Эвальд посмел так подумать! – очень сексуальна. Инга держалась скромно и помалкивала, иногда бегло улыбаясь глазеющему на нее Эвальду, а когда разошлись ученики и коллеги Вениамина Максимилиановича, принялась убирать со стола и мыть посуду.

– Тебе не нужно этого делать, – ледяным тоном произнесла Этель Леонардовна.

– Мне не трудно, – ответила Инга, осторожно поворачивая под струей холодной воды последний хрустальный фужер и вытирая его льняным полотенцем.

– Разве тебе не пора на поезд?

– Мама, я давно живу в Москве. Кстати, ты не будешь возражать, если я вернусь домой, к Эвику? У меня хороший доход и…

– Не смей называть его этой идиотской кличкой! У Эвальда есть все необходимое, так что твои деньги нам не нужны.

– Что ж ты не сказала: «Твои грязные деньги»? Кто виноват, что мне пришлось зарабатывать именно таким способом?

– Хочешь сказать, мы с отцом виноваты, что ты стала шлюхой?!

– Я вовсе не шлюха!

– Конечно.

– Но ты же сама выгнала меня из дома! Я жила, как умела. А теперь пора вернуться. Я хочу жить вместе с сыном!

Тут Этель Леонардовна резко захлопнула дверь кухни, и голоса зазвучали глуше. Эвальд на цыпочках приблизился и приник ухом к двери. Сердце его колотилось так сильно, что приходилось придерживать рукой, чтобы не выскочило из груди. Что сказала Инга? Хочу жить вместе с сыном?! Изо всех сил прислушиваясь к скандалу, он одновременно производил в уме нехитрые подсчеты: он родился, когда Инге было пятнадцать – на год больше, чем ему сейчас! Она еще в школе училась! А что сказала Этель Леонардовна? Инга стала… шлюхой?! Выходит, его мать проститутка? А кто же тогда отец? Приглушенные крики не давали никакой вразумительной информации. Эвальд вовремя услышал, как Этель Леонардовна подходит к двери, и проворно отскочил за угол, потом спрятался в ванной. Дверь распахнулась, Инга быстрыми шагами прошла в прихожую. За ней шла разъяренная Этель Леонардовна. Путаясь в рукавах, Инга кое-как нацепила длинное пальто, потом натянула сапоги, схватила сумку и выбежала из квартиры.

– И чтобы я тебя больше здесь не видела! – крикнула ей вслед Этель Леонардовна и вернулась на кухню, где тотчас захлопали дверцы шкафчиков, полилась вода и остро запахло валерианкой. Эвальд, наблюдавший бегство Инги в щелочку, осторожно выбрался из ванной и тихонько ушел к себе. Когда Этель Леонардовна заглянула к нему, Эвальд лежал на диване в наушниках и слушал урок английского, повторяя вслух заданные фразы. Этель Леонардовна посмотрела, вздохнула и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Несколько дней она косилась на Эвальда, не в силах понять, слышал мальчик что-нибудь или нет. Но он был так безмятежен! «Слава Богу, не слышал, – решила Этель Леонардовна и успокоилась. – Я все сделала правильно».