Конец лета - Розамунда Пилчер Страница 14

– Какого черта он забрался в такую даль?

– Там все гораздо дешевле и климат теплее. Потом, он очень страдает от ревматизма.

– А как он коротает дни? Катает туристов на лодке по заливу?

Тут до меня дошло, что они имели в виду Мальту. Мортар... Мальта... Я действительно насквозь американизировалась.

Когда бабушка принялась разливать кофе, я заметила, что в свои семьдесят она выглядит именно такой, какой я ее запомнила. Высокая, величественная и очень красивая: ее светлые волосы всегда были безукоризненно уложены, а глубоко посаженные глаза под тонкими изогнутыми бровями светились голубым, проникающим в самую душу огнем. (Сейчас бабушка казалась удивительно доброй, но я прекрасно знала, как много могли сказать эти глаза, когда она всего лишь осуждающе приподнимала бровь и холодно глядела на тебя.) Ей шла любая одежда, ее ничто не старило. Предпочтение бабушка отдавала мягким твидовым юбкам и кашемировым кардиганам. Днем она не расставалась с любимым украшением – коралловыми сережками в форме слезинок. По праздникам на ее вечернем бархатном платье сияла скромная бриллиантовая брошь. Бабушка была довольно старомодна и всегда переодевалась к обеду, даже если на дворе стояли обычные будни и мы довольствовались омлетом.

Задумчиво глядя на сидящую во главе стола женщину, я вспомнила, что в жизни она хлебнула горя. Муж ее давно скончался, дочь она тоже потеряла, а теперь еще и сына, непоседу Эйлуина, который предпочел жить и умереть в далекой Канаде. Синклер и я – вот все, что у нее осталось. Да еще «Элви». Спина бабушки до сих пор оставалось прямой, а манера поведения – бодрой и деловой, и, слава богу, она совсем не походила на тех старух, что днями напролет твердят о близящемся конце. Нет, она интересовалась происходящим, была невероятно активной и любознательной. Несокрушимой, с облегчением сказала я самой себе. Именно так. Несокрушимой.

После завтрака мы с Синклером отправились в долгожданный обход острова по заповедным местам. Первым делом побывали на кладбище, где осмотрели все надгробия и заглянули в зияющие оконные проемы разрушенной часовни, потом перелезли через стену и вышли в поле, где на нас с любопытством уставились пасущиеся коровы и овцы, затем, наконец, вышли к озеру. Вспугнув уток, мы затеяли игру в «блины», и Синклер победил. Посетили мы и пристань, и, конечно, там стояла та самая дырявая старая лодка, на которую по-прежнему было страшно смотреть. Когда мы пошли к ней по шатающимся доскам, мне стало не по себе.

– В один прекрасный день здесь кто-нибудь провалится в воду, – предсказала я.

– Какой смысл их чинить, если тут никто не ходит?

Мы обогнули озеро и направились к раскидистому буку, в ветках которого до сих пор виднелись остатки нашего шалаша, миновали березовую рощу с опадающими листьями. Затем повернули обратно и неторопливо побрели мимо заброшенных свинарников, курятников и конюшен. Попался нам и старый каретный сарай, давным-давно переделанный под гараж.

– Хочешь, я покажу тебе свою машину? – предложил Синклер.

Повозившись с засовами, мы с трудом отворили тяжелую скрипучую дверь, и рядом с бабушкиным благородным «даймлером» я увидела приземистый темно-желтый «лотус-элан» с черным верхом. От этого автомобиля так и веяло чем-то зловещим.

– Давно она у тебя? – спросила я.

– О, месяцев шесть. – Синклер сел в машину, включил двигатель, зарычавший, как рассерженный тигр, и выехал из гаража, забавляясь, как ребенок, получивший новую игрушку. Он с нескрываемым удовольствием демонстрировал мне ее примочки: окна с электрическим приводом, хитрое устройство для поднятия и опускания складного верха, автоматическую противоугонную сигнализацию, колпаки на передних фарах, которые поморгали нам, как глаза чудовища.

– Сколько миль она делает в час? – нервно поежилась я.

– Сто двадцать – сто тридцать, – с деланным безразличием пожал он плечами.

– Пусть, но только без меня.

– Послушаем, что ты скажешь, трусишка, когда прокатишься с ветерком.

– На наших дорогах больше шестидесяти нельзя – занесет, – заметила я. Когда Синклер вышел из машины, я удивилась: – Обратно ставить не будешь?

– Нет.– Он посмотрел на часы. – Мы договорились пострелять голубей.

Я понимающе кивнула. Только в Шотландии мужчины постоянно рвутся бродить по лесам и болотам, забыв про все домашние заботы. Вот уж действительно – охота пуще неволи.

– А когда вернешься?

– Вероятно, к чаю, – усмехнулся он. – Знаешь, давай после чая заглянем к Гибсонам. Они тебя ждут не дождутся, и я обещал им визит.

– Хорошо, сходим.

Мы свернули к дому. Синклеру нужно было переодеться и приготовиться к охоте, а мне – распаковать вещи.

Поднявшись в свою комнату, я поежилась от холода и с грустью вспомнила о калифорнийском солнце и центральном отоплении. Хотя «Элви» был обнесен толстой стеной и фасадом выходил на юг, в доме постоянно горел огонь и грелась вода, но холод все равно гулял по всем спальным. Раскладывая одежду по ящикам, я пришла к заключению, что, несмотря на массу ее достоинств, она не согреет меня. Для Шотландии нужно покупать новую. Хорошо бы бабушка помогла мне в этом.

С этом мыслью я пошла искать ее и обнаружила на кухне. На ней был видавший виды плащ и резиновые сапоги, а в руках бабушка держала корзинку.

– Ты-то мне и нужна, – обрадовалась она. – А где Синклер?

– Отправился на охоту.

– Ах да, он предупредил, чтобы его не ждали к завтраку. Пойдем, ты поможешь мне собрать брюссельскую капусту.

Мы немного задержались, подбирая для меня подходящую обувь и старое пальто, потом вышли навстречу спокойному утру и направились в обнесенный стеной огород. Уилл, садовник, уже копался там. Он поднял голову, заметив наше приближение, перестал работать и, осторожно ступая меж свежевскопанных грядок, засеменил к нам.

– Давненько ты не была в «Элви», – прошамкал старик, протягивая мне перепачканную руку (Уилл только по большим праздникам вставлял искусственные зубы). – Ну, как там жизнь в Америке?

Я рассказала ему немного об Штатах, затем он спросил, как поживает мой отец, а я поинтересовалась здоровьем миссис Уилл, которая, как всегда, хворала, после чего садовник вернулся к своим грядкам, а мы с бабушкой принялись за капусту.

Наполнив корзину, мы пошли обратно к дому, но утро выдалось настолько свежим и тихим, что бабушка не захотела сидеть в четырех стенах, поэтому мы присели на ажурную чугунную скамейку, окруженную желтеющей травой с разбросанными на ней темно-красными листьями клена и цветочным бордюром из герани, пурпурных астр и цинтий.

Полюбовавшись озером и темнеющими вдали горами, бабушка заметила:

– Я всегда считала, что осень – самое замечательное время года. Некоторые говорят, что она тосклива, но красоты в ней больше, чем печали.

– «Пришел сентябрь, и вот осенняя пора меня уж гонит со двора», – процитировала я.