Клонированная любовь: Как две капли - Алексей Борисов Страница 13

Еще через пару минут наших упражнений меня испугало ее неожиданно тяжелое дыхание, я даже подумал, не плохо ли ей. Ведь тоже, наверное, не обедала! Но Ирина вскоре успокоилась и, прикрыв глаза, принялась беспардонно обшаривать мой рот языком, то и дело щекоча изнутри щеки или нёбо. Одновременно, потянув меня за локоть, попыталась пристроить мою лапищу себе под грудь, но тут я оказал деятельное сопротивление.

— Дурачок! Мне же приятно! — простонала она, но я предусмотрительно сел себе на пятерню.

Когда под действием алкоголя мозги у меня окончательно поплыли, Ирина потащила танцевать.

— Я же не умею! — шипел ей в плечо.

— Не шлангуй! Были же у вас там, на полюсе, какие-то телодвижения души? Типа «Кукурузник сбросил почту» или «Чукча привез огненную воду»? Вот и изобрази!

Перед самым танцевальным пятачком Ирина сама разулась и меня заставила снять ботинки. Танцевала она очень странно: встала передо мной на цыпочки и, держа туловище совершенно неподвижно, водила перед лицом пальцами и напряженно и в то же время захватывающе шевелила одними только бедрами. Я тоже попробовал подняться на цыпочки и топтался, как стреноженный бабуин. Однако публике это понравилось. В зале визжали, свистели, размахивали расставленными пальцами. Как узнал потом, примерно так же танцевали какие-то отморозки из одного популярного фильма — «Криминальное чтиво». Я, конечно же, этот фильм никогда не видел.

Нас пригласили за чей-то столик, и там мы пили уже водку. Ирина опять уселась мне на колени и целовалась теперь уже откровенно и властно, буквально вворачивая свой рот в мои губы и шепча мне между сеансами: «Давай целуйся! А не то меня уведут!» И ее поцелуи раз за разом заводили меня все глубже в чащобу какой-то терпкой и вязкой истомы — я даже не мог понять, как и почему обычные прикосновения губами могут довести человека до такого состояния!

Около одиннадцати из «Фламенко» всех начали выпроваживать — кафе закрывалось. На свежем воздухе я сразу протрезвел, а у Ирины, насколько я мог судить, даже началось легкое похмелье. Она шла, склонив голову, и то и дело созванивалась с кем-то по мобиле. У самого подъезда еще раз буркнула в трубку:

— Аня! Ну, что? Вот тормоз! Ладно, мы идем!

Одинокая девушка тихо хлюпала носом в полутемной комнате. На столе догорала тонкая декоративная свеча, в бутылке темнело меньше половины содержимого. Довольно безучастно выслушав Анину всхлипывающую исповедь, Ирина холодновато поинтересовалась:

— Тебе как, такси вызвать или сама дохиляешь?

— Что ты с ней так сурово? — спросил я, когда Аня ушла. — Может, ее проводить надо было?

— Щаз! Помечтай! Что, я не видела, какими глазами ты на нее смотрел?

— Какими?

— Только не говори мне, что ты ей в отцы годишься. Пока в «Фламенко» сидели, я уж прочувствовала, в какое «ребро» бес ударяет вместе с сединой в бороду!

— Ира, прекрати, пожалуйста! Это нечестно!

— Да ладно тебе! Давай лучше «Каберне» допивать!

Вина нам хватило почти по полному стакану. Ирина пила залпом, глядя сквозь полуприкрытые ресницы мне в глаза, потом потянулась целоваться. Это уже совсем не походило на встречу добродетельного папы с взрослой дочкой на вокзале.

— Ты что? — Слабое кисловатое вино окончательно прочистило мне мозги.

— Ничего. Просто сейчас в этой комнате кого-то должны были соблазнить…

— Ирина, а тебе домой разве не нужно идти?

— Неужели ты меня выпроводишь в двенадцатом часу ночи, в холод, на улицу? Брр!

— Правда, уже поздно, давай я тебя провожу. Родители же, наверное, с ума сходят!

— Ты как хочешь, а я — в душ! Расстегни! — Она безапелляционно повернулась ко мне спиной, и я чисто рефлекторно потянул за язычок замка-молнии ее платья. — Thanks! — по-ящеричьи изворачиваясь, она начала стягивать через голову платье.

— Ира, Ира! — верещал я, как подшибленный заяц. Очень короткая серебристая комбинация сидела на ней, словно пролитая ртуть.

— Помоги лучше снять чулки! — высоко поднимая колени, она скатывала тонкую ткань то с одной ноги, то с другой, лукаво косясь на меня большим, словно прорезанным черной тушью глазом, потом, торжествующе барабаня босыми пятками, прошла в ванную комнату.

За тонкой стенкой хлестала вода, слышался плеск, мурлыканье, а я ошалело ходил из угла в угол и молотил кулаком по немногочисленной мебели. Что делать? Сказать ей прямо сейчас, что я — ее отец? А она, после всего выпитого, поверит? А если и поверит? Скажет: «Тем более мне незачем уходить»?

Не говорить? Просто сгрести в охапку и вытащить на улицу освежиться? А получится? Смогу? Я еще раз вспомнил вчерашнее: упругие, буравящие соски у моих ребер, рассылающие истомное тепло по каждой жилке, каждому нервному окончанию…

В каком-то научно-популярном журнале читал статью, в которой говорилось про то, что секс между близкими родственниками невозможен, так как в случае сближения они начинают пахнуть друг для друга невыносимо — пот содержит какие-то специальные вещества. Якобы природа таким мудрым образом позаботилась о невозможности инцеста. Но я вчера не чувствовал никакого запаха! Может, из-за насморка? Что же делать?

…Я готовился к тому, что увижу ее в неглиже, и добросовестно собирался контролировать себя, но все-таки не ожидал, что так зацепит. Ирина выходила из ванной, едва прикрывшись полотенцем, и ускользающие в неверном свете свечи колебания тонкого тела, вальяжные движения бедер, наверное, заставили бы ожить и мертвого.

— Ира, ты с ума сошла!

— Чудесно! — Она тряхнула протуберанцами волос перед зеркалом и отразилась в его темной амальгаме, словно в омуте.

— Ты что же, думаешь, если я — твой отец, то совсем уже пенек атрофированный? — Но она или не расслышала, или решила, что я оговорился, и только самодовольно рассмеялась; в зеркальной запруде, будто сквозь марево, отразилось, как полотенце падает с ее груди:

— А ты поменьше вспоминай про то, что годишься мне в отцы!

— Ирина, нельзя же! Извини, я не могу! Не могу! — метнулся в прихожую, начал забивать ноги в ботинки, прыгающими руками сорвал с вешалки бушлат.

— Ты уходишь, да? — Она стояла в дверном проеме абсолютно нагая и даже не делала попыток прикрыться — наоборот, упиралась обеими руками в косяки, и ноздри у нее раздувались, как у породистой кобылки. В тусклом свете коридорной лампочки в глаза моментально бросилась горделиво вздернутая грудь, темные пятачки околососковых кружков, рыжеватый вихор лобковых волос под впалым животом, выпуклость налитых бедер. — К той женщине, да?

— К какой женщине? — кричал я. — Нет никакой девяносто — шестьдесят — девяносто! Тебе же было сказано: я пошутил! По-шу-тил! Мне просто лучше побыть на улице! Да! Подышать свежим воздухом! И вообще, я могу заночевать на работе, в своем кабинете!

— Не лги мне! Ты же в этой жизни как слепой кутенок! Тебя кто угодно проведет и кинет! Ты думаешь, ты ей нужен? Да ей твоя квартира нужна! Окрутит тебя, пропишется и выбросит вон, пошлет бомжевать! Сколько таких случаев!