На парусах мечты - Барбара Картленд Страница 13

— Герцог знает мой ответ, — сказала Корделия. — Я не изменю своего решения.

— Моя дорогая, неужели вы хотите сказать…

— Я отказала ему, миледи, но он не принял моего отказа. Поэтому я попросила своего кузена поговорить с ним.

— Капитана Стэнтона? — удивленно спросила леди Гамильтон, а затем засмеялась. — Марк Стэнтон взял на себя такую обязанность? Как это на него не похоже.

Она снова рассмеялась.

— Не могу представить его в роли pateifamilias. Он всегда был донжуаном или Казановой, легко даря поцелуи, а затем исчезая и оставляя за собой целую вереницу женщин с разбитыми сердцами.

Корделия в недоумении посмотрела на нее.

— Не могу представить, что кузен Марк может быть таким легкомысленным.

— Возможно, вы смотрите на него другими глазами, — сказала леди Гамильтон. — Пожалуй, вам лучше спросить прелестную княгиню Джианетту ди Сапуано, какие чувства она испытывает к нему.

— Княгиню?

— Она обожает вашего кузена, а он ее! — сказала Эмма Гамильтон. — Уверяю вас, их отношения ни для кого не тайна в Неаполе уже несколько лет.

Она вздохнула.

— Они оба так красивы и необыкновенно подходят друг другу. Я даже немного завидую им.

В это время в салоне появился слуга с серебряным подносом, на котором лежала записка, и леди Гамильтон пошла ему навстречу.

Корделия смотрела ей вслед, пораженная только что услышанным.

«Кузен Марк и княгиня Джианетта!»— эта мысль была ей почему-то очень неприятна.

Впрочем, такая догадка мелькнула у нее вчера вечером, когда они вернулись из сада и княгиня довольно бесцеремонно повела себя с кузеном.

Не понимая, почему — ведь в общем-то их отношения ее не касались, — она огорчилась при мысли, что Марк мог жениться на этой красивой неаполитанской княгине.

Неужели он был готов бросить море? Остаться жить в Неаполе? Невозможно было представить его живущим на чужбине. Казалось, он навечно принадлежал Англии, Стэнтон-Парку, где, бывало, рыбачил на озере, скакал на лошади по обширным полям, охотясь на куропаток, фазанов и бекасов.

Она не забыла, как Марк возвращался с охоты мокрый и грязный, без сил падал в кресло у камина, позволяя слуге снимать с него сапоги.

Корделия помнила его входящим в детскую, где она готовилась ко сну, одетым в вечерний костюм и оттого выглядевшим совсем взрослым. Кузен желал ей спокойной ночи, пока она пила молоко, одетая в ночную сорочку, которую няня предварительно согревала на экране, стоящем перед камином.

Сейчас, оглядываясь в прошлое, Корделия понимала, что Марк был неотъемлемой частью ее детства и что вчера вечером он просто вновь занял то положение, которое всегда занимал в ее семье.

Она могла сердиться на него, могла ревновать его к брату, иногда даже недолюбливать. Но, как и Дэвид, он был Стэнтоном, близким родственником, к которому она испытывала самые глубокие чувства, как ни к кому другому.

Но Марк и княгиня!

Корделия никак не могла успокоиться, не понимая как следует, почему это известие огорчило ее, как и то — почему солнце уже не казалось таким ярким, как еще минуту назад.

Появившись на верфи после полудня, Марк Стэнтон обнаружил, как и ожидал, что рабочие, неизменно предающиеся в это время сиесте, спали, а Дэвид бродил между ними, тщетно пытаясь растолкать и уговорить их вернуться к работе.

Увидев эту сцену, Марк рассмеялся.

— Дорогой Дэвид, если тебе удастся побороть привычки неаполитанцев, ты станешь величайшим реформатором, каких мир еще не знал! Никто и ничто не в силах в это время оторвать их от сна, но зато они начинают трудиться рано утром, а после сиесты работают допоздна.

— Да будет ли этот корабль когда-нибудь отремонтирован, — спросил Дэвид, — если работы будут идти так медленно?

— Все будет сделано вовремя и сделано отлично! — успокоил кузена Марк. — Людвиг с тобой?

— Спустился в каюту, — ответил Дэвид. — Он расстроен, как и я.

— Рад, что вы познакомились.

Дэвид улыбнулся и, казалось, на минуту забыл о своих огорчениях.

— Барон — прекрасный человек, — сказал он. — Рассказал мне многое из того, о чем я хотел узнать. Какая удача, что я встретил его до прибытия на Мальту, а то бы наделал немало ошибок.

Марк Стэнтон был того же мнения и предвидел, что немного застенчивый, но симпатичный молодой баварец и Дэвид быстро найдут общий язык.

Марк не сомневался, что, узнав друг друга получше, молодые люди станут большими друзьями.

Стэнтон, хорошо знавший того и другого, замечал, что они одинаково относились к шуткам, имели общие интересы и оба вели себя как студенты-новички в университете.

И, конечно же, их сближало желание послужить Ордену Святого Иоанна, что было естественно для их возраста, полного высоких душевных устремлений и энтузиазма.

«У Дэвида впереди много времени, — философски рассуждал Марк, — чтобы понять, что жизнь не так серьезна, как он ее себе представлял, и что высокая духовность и грубые развлечения мирно соседствуют на Мальте».

Единственная трудность, подстерегавшая рыцаря, заключалась в том: найти достаточно дел, чтобы занять время.

Ограниченное пространство острова и недостаток развлечений были порой нестерпимы для самолюбивых молодых людей с горячей кровью, вынужденных вести размеренную жизнь религиозной общины.

Нередко горячность провоцировала ссоры, доходившие до ожесточенных стычек. Реальное или кажущееся оскорбление достоинства вызывало у молодых аристократов бурный протест.

«Дисциплина, — частенько говаривали Марку старые рыцари, — главная проблема на острове».

В Ордене прибегали к различного рода наказаниям рыцарей за неподчинение или нарушение свода правил, но при новом Великом Магистре наказания стали не так строги, как при Эммануиле Рогане.

Принц был одним из самых известных и влиятельных магистров в истории Ордена, его кончина год назад сильно ослабила дисциплину.

Нынешнему Великому Магистру Фердинанду фон Гомпешу было пятьдесят четыре года, и он не обладал ни необходимой силой характера, ни должным авторитетом, столь необходимым для этого важного поста.

Своими наблюдениями Марк Стэнтон не делился ни с Дэвидом, ни с Людвигом фон Вютенштайном, но его беспокоило, ввиду ходивших в Неаполе слухов о новых планах Наполеона относительно Средиземноморья, готов ли барон фон Гомпеш обеспечить сохранение суверенитета Мальты.

Дурные предчувствия он, однако, хранил от всех в секрете.

Марк восхищался Орденом и его рыцарями, но при этом видел, что положение Великого Магистра с каждым годом становилось все более шатким и уязвимым.