Только ты - Наталья Костина Страница 13

Он проглотил и эту шпильку. «Ничего, – злорадно подумала Катя, – он испортил мне выходной, так что и я немного попорчу ему настроение»… С кухни сначала запахло просто овсянкой, потом – подгоревшей овсянкой.

– Тим, у тебя каша горит! – закричала она, стуча зубами, торопливо натягивая халат и уже не закрывая трубку ладонью. Она сказала, что живет не одна, – вот и пусть Лешка знает, что ей по утрам варят кашу. И кофе тоже варят. И все у них хорошо. Вот так!

– Ну все, пока, – быстро попрощалась она. – И пожалуйста, больше не звони мне. И не присылай ничего.

Когда она наскоро высушила волосы и появилась в кухне, овсянка стояла на столе. Форточка была открыта, и с улицы тянуло утренней свежестью и осенней листвой, которую дворники сгребали в огромные кучи. Листья пахли грустно и остро, почти как тогда, в парке, где лежала задушенная девушка…

– Я положил в цветы аспирин и немного сахара, – сказал Тим. Голос у него был уже не такой недовольный. – И сварил тебе сосиску.

– Прекрати меня откармливать, – сварливо сказала Катя, но глаза ее сияли и свидетельствовали о прямо противоположном: что ей нравится и подгоревшая овсянка, и сосиска, и то, что Тим о ней заботится. И вообще, как хорошо, что он рядом…

– Этот дурак заявил, что в Европе принято дарить дамам цветы! Представляешь? Европеец нашелся…

– Ну почему же дурак… Наверное, он как раз умный человек. Воспитанный.

– Не слишком, – заметила Катя. – И вообще – он мне не нравится, и я его терпеть не могу!

– Зачем же тогда ты пошла с ним в это кафе? – вполне логично спросил Тим. – Если он тебе не нравится? И, между прочим, я тоже дарю тебе цветы. Регулярно, если ты заметила.

– Я заметила. Я все замечаю. Тим, ты в кашу масло положил?

– Конечно.

– Я же просила тебя не класть!

– Кать, овсянка без масла – это что-то страшное. Она же как подошва делается! Тем более она уже остыла.

– Могу в микроволновке разогреть.

– Я тебе тысячу раз объяснял, что ничего нельзя греть в микроволновке!

– Время от времени медицина делает сенсационные открытия… – как бы между прочим проговорила Катя. – Наверное, когда появился газ, врачи тоже утверждали, что стряпать на газовой плите нельзя ни в коем случае. И что пища должна быть приготовлена только на огне, полученном при сжигании дров. В крайнем случае – угля. И что из газа выделяются вредные вещества, способные при подогревании чайника убить насмерть семью из семи человек!

В другое время Тим бы засмеялся – у него было потрясающее чувство юмора. Но сегодня день не задался с самого утра – с букета и открытки… которая продолжала нагло выглядывать из ее кармана своим ярким лаковым боком и действовала на Тима, как пресловутая красная тряпка на быка!

– Ты пойди в Интернет и посмотри…

– Тим, я тебя прошу – оставь микроволновку в покое!

– Я ее вообще выброшу!

– Я тебе выброшу! Мне ее мама на день рождения подарила!

– Кашу ешь, она же остыла совсем! – прикрикнул он.

– Да ем я твою кашу!

– И сосиску ешь!

– Ем…

– Куда сегодня пойдем?

Кате не хотелось никуда выходить. Особенно после вчерашних посиделок в кафе. Почему-то ей казалось, что Лешка подстерегает ее у подъезда, чтобы снова начать не то просить прощения, не то еще что… Она чувствовала, что им двоим сегодня лучше остаться дома… и даже открыла было рот, чтобы сказать, как хорошо было бы весь день просто провести вдвоем, не вылезая из постели, но… Ей тут же пришло в голову, что таким образом в глазах Тима она может показаться виноватой. И пытается постельным образом замолить какие-то неблаговидные грешки! Которых у нее не было! Но он может подумать, что между нею и этим самым Лешей, провались он в тартарары, все-таки что-то произошло… Господи, как противно оправдываться, когда ты ни в чем не повинна!

– Наталья приглашала к себе за город, – спокойно сказала она. Даже как-то излишне спокойно.

Действительно, позавчера звонила Наталья и приглашала в новый дом. Однако позавчера Катя была весь день занята, а прицепившаяся как репей Сорокина не дала ей даже времени подумать о том, как она будет проводить выходные.

– Ехать далеко?

– Честно говоря, не знаю. Но адрес у меня есть.

– Ладно. Давай одевайся, а я схожу за машиной.

До гаража было не близко, и поэтому Катя не спеша вымыла посуду. Когда же она вошла в спальню, чтобы надеть наряд, подобающий поездке в новый дом, и сбросила халат на постель, открытка сердечком вылетела из кармана и легла прямо посреди аккуратно застеленной Тимом их общей кровати. Черт бы побрал Тима вместе с его идиотской ревностью! И черт бы побрал Лешку, свалившегося ей на голову, как прошлогодний снег! Вместе с его букетами, открытками и Петькой Задорожным!

Она сгребла пошлое красное сердце и яростно разорвала открытку пополам, а потом каждую половинку – еще пополам. А затем сделала из красного сердечка вермишель и спустила ее в унитаз.

* * *

Иногда мне хочется тебя убить. Ты сидишь, подняв на меня свои бесстыжие, детские, прозрачные глаза, и очень правдиво лжешь. Захлебываешься смехом, рассказываешь, как вчера вечером, когда меня не было дома, к тебе приходила подруга. Я точно знаю, что у тебя нет подруг, а те наглые суки, которых ты называешь этим затасканным словом, никогда не приходят в этот дом. И что вчера вечером в твоей кровати валялся очередной грязный ублюдок. И постель еще пахнет его потом и спермой и всем тем, чем вы в ней занимались. Но ты строишь из себя невинное создание и лжешь так же легко, как дышишь. Потому что жить в тошнотворном, придуманном от А до Я мире вечной лжи – твое естественное состояние. Я боюсь даже заглядывать туда: от ядовитых испарений твоей лжи у меня кружится голова; войди я туда хоть раз – и останусь там навсегда, буду блуждать вечно, как тень в Аиде… Но я всегда удивляюсь, как же легко ты там ориентируешься и как быстро находишь выход! Наверное, это потому, что твоя ложь никогда не бывает замысловатой. Это добротная, весомая и простая ложь. Отлично скроенная и крепко сшитая. Твоя ложь так совершенна, что временами я принимаю ее за правду и даже начинаю улыбаться. Тогда я верю тебе, беру тебя за руку и вхожу в твою ложь, как в реку. Она течет вокруг меня, ласково щекоча своими теплыми струями, протекая мимо меня, сквозь меня и оставляя во мне дыры. Сквозные ранения от твоей лжи, которая на поверку оказывается не водой, а концентрированной серной кислотой. Ты держишь меня очень крепко, чтобы я не вырвался, а сама наблюдаешь и ждешь, когда же она растворит меня целиком. Сама ты нисколько не страдаешь – ведь ты порождение того же потока, его составляющая. Я удивляюсь только тому, что каждый раз я каким-то чудом умудряюсь отвлечь твое внимание и сбежать. Я вовремя выныриваю на поверхность из бездонного водоема твоей лжи, и только это спасает меня – пока спасает. Ты смотришь на то, что осталось от моей личности, уже с берега, освеженная и умиротворенная тем, в чем я лишь чудом не захлебнулся, и нежишься под своим лживым солнцем, положив подбородок на сцепленные ладони. Ты склоняешь голову набок, демонстрируешь мне свою грудь и раздвигаешь ляжки – ты заигрываешь со мной, соблазняешь меня, – потому что в этот момент рядом больше никого нет. Не потому, что я тебе нужен или нравлюсь – нет, просто ты ведешь себя так со всеми. И ты не виновата в этом. Ведь ты родилась с этой вечной, изощренной и совершенной ложью в глазах, в руках, в волосах, во всем твоем порочном теле, которое я по-прежнему хочу. Так хочу, что временами я готов убить тебя за свою похоть. Наверное, следуя логике, мне нужно было бы хотеть убить себя? Ведь это я не могу измениться, в то время как ты перетекаешь, ищешь обходные пути и меняешься постоянно – в пределах своей бесконечной и многоликой лжи…