Рецепты идеального брака - Мораг Прунти Страница 13

Элли умерла через год после нашей свадьбы.

Джеймс устроил небольшой праздник по поводу нашей годовщины и подарил мне брошь в виде ласточки. Я вежливо его поблагодарила, но брошь не надела, а положила на трюмо. Готовя завтрак для Элли, я все размышляла о новой блестящей безделушке. Если я надену брошь, Джеймс подумает, что я сделала это в знак любви. Если я никогда больше ее не достану, Джеймс, возможно, впредь не станет делать мне подарки. Я нашла компромисс. Я надену брошь для Элли и похвастаюсь тем, что ее сын мне подарил. Элли порадует, что Джеймс сделал меня счастливой.

Мне потребовался год для того, чтобы принести в жертву чьему-то счастью маленькую частичку гордости, но было уже слишком поздно.

Когда я ее нашла, Элли лежала на спине. На коленях у нее были четки. Она мирно умерла во сне. Должно быть, она знала, что умрет. В этом не было ничего удивительного, поскольку мне казалось, что Элли знает все.

Я час проплакала над ее холодным телом перед тем, как позвала мужа. Слезы лживы. Когда мы громко кого-то оплакиваем, мы делаем это для самих себя, слишком уж легко мы осознаем горечь утраты. Я любила эту старую женщину, но я позволила ее телу остыть, пока была занята созерцанием собственных несчастий. Элли отвлекала меня, а теперь мы с Джеймсом остались одни. Что мне было теперь делать?

Судя по моему опыту, честность редко бывает актом доброты, чаще она является жестокой, эгоистичной потребностью очиститься, прикрываемой моралью.

Я зарылась лицом в Эллино серое шерстяное одеяло, вцепилась в ее твердые, сжатые пальцы и заплакала над всеми своими горестями. Я сказала ей, что не люблю ее сына, но обещаю, что никогда его не оставлю. И хотя я это сказала, я знала, что до настоящего момента я никогда не пыталась полюбить его, я только старалась содержать его и дом в чистоте и порядке.

Наплакавшись, я пошла в школу и сказала Джеймсу, что его мать умерла. Он воспринял это стоически и не закрывал школу до обеда Элли была стара, и поскольку Джеймс покидал школу с каменным лицом, соседи догадались, что произошло. Похороны начались практически без нашего участия.

Бдение продолжалась три дня и две ночи. Элли положили в кухне, как было заведено. Это были первые похороны, в которых мне довелось принимать непосредственное участие. Соседи купили лучшую посуду и принесли сдобные лепешки, бутерброды, пироги, бекон и кур. Было ясно, что они хотели сказать: они знали и любили Элли всю ее жизнь, а я вмешалась в чужие дела. В течение этих нескольких дней дом принадлежал им, и они приходили и уходили, когда им вздумается. Толпа друзей и незнакомцев, пришедших принести свои соболезнования, приговорила невообразимое количество еды и десять полных бутылок виски. Джеймс всех их приветствовал, как будто они были так же близки Элли, как и он сам. Он предлагал им еду и напитки, как будто они заслуживали утешения так же, как и он.

Я оставалась с ним, и мы вместе принимали слова соболезнований до тех пор, пока могли держаться на ногах. Впервые за все время нашего брака я могла сказать, что мы делали что-то вместе. Я уважала Элли, и в эти несколько дней я восхищалась тем, как Джеймс держался и щедро принимал гостей.

На похороны я надела подходящее черное пальто и маленькую шерстяную шляпку, которую мне когда-то подарила Элли. Я приколола на лацкан брошь, что подарил мне Джеймс. Она была неуместно нарядной, но мне было все равно. Джеймсу тоже было все равно, а я знала, что Элли понравился бы этот маленький бунт. Когда священник дошел до последних молитв отпевания, закапал дождь. Во время службы я взяла Джеймса под руку, чтобы люди видели, что я его поддерживаю. Когда на крышку гроба посыпалась глина, я почувствовала, как Джеймс потянулся ко мне, и я не отодвинулась, а позволила ему держаться за меня. Его пальцы были такими же холодными и сухими, как у его матери за два дня до этого.

Мы приехали домой, мы снова были одни, как в первую брачную ночь, только наша усталость из-за недосыпа еще больше подчеркивала наше одиночество. Джеймс находился в растерянности, осиротевший взрослый, не верящий своему горю. Мать рисует для своего ребенка карту, в центре которой находится она сама. Ее смерть стирает эту карту. Мама оставляет тебя, и ты понимаешь, что должен заново нарисовать карту для себя, чтобы выжить, но не знаешь, с чего начать.

Джеймсу остались только чистый лист бумаги да молодая лживая жена, которая не любила его так, как он хотел. Я это знала, но моя жалость и чувство долга по отношению к нему, тем не менее, только усилили мою озабоченность собственными проблемами.