Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова Страница 13

– Ничего, занавесим… И у Златовратских я одну видала. Вот и решилось. Глядите, Мари, сюда… Стойте вот здесь и держите… ну, хоть вашу шаль… А я, значит, как будто вот отсюда выхожу… Надо еще будет как бы из зала поглядеть, как все смотрится… Так… хорошо… а теперь – сюда… Ну, вот сюда же!

Захваченная деловой энергией Софи, ее видимой убежденностью в важности и нужности предпринимаемых действий, Машенька легко вставала, садилась, наклонялась, почти бегом перемещалась из угла в угол, давая советы и указания и по просьбе Софи освещая единственной свечой то один, то другой ракурс. Сама она вовсе не думала о том, как выглядит. Кому глядеть-то? Растрепанной, взъерошенной девочке, ползающей по полу едва не на четвереньках и отмечающей какие-то важные для нее линии, уж точно нет никакого дела до Машенькиных повадок.

Машенька ошибалась. В конце концов тренированная наблюдательность Софи отметила и выделила необычную легкость в передвижениях хромоножки.

«Эге! – подумала Софи и, разом остановившись, закусила жесткий, пропитавшийся потом локон. – Так она, оказывается, не так уж неуклюжа, если на нее не смотрит никто. Все правильно. Ведь нас-то этому учили, а ее здесь, в глуши, да еще с ее ногой, – кто же?»

Софи вспомнила небольшого, с нее ростом, грациозного и нервного мсье Делануа, учителя танцев.

«А теперь представьте, что на вас смотрит… на вас смотрит – русский император! Или кумир вашего сердца… И вам надо вот здесь вот пройти и от этого зависит… от этого зависит все, сама жизнь ваша. Слышите вы, безмозглые легкокрылые бабочки?! Жизнь – за походку… Проход – от дверей до входа на галерею. Вперед! Элен Скавронская! Пошла! Остальные – таращьте глаза, топайте ногами и изображайте неодобрение…»

В тот раз чувствительная Элен, живо представившая себе все то, о чем говорил француз, не сумела сделать и трех шагов, запнулась, сгорбилась, закрыла лицо руками и убежала в слезах. Остальные девушки были более успешны, но и они то фыркали в кулак, то неровно ставили ногу, то вдруг начинали неожиданно топотать пятками… Софи, заполучив неожиданное развлечение, с наслаждением топала ногами, кривлялась и только что не свистела в два пальца, как мальчишки-голубятники (а могла бы, потому что потихоньку от домашних в свисте упражнялась и имела кое-какие успехи). Но и сама, в свою очередь, не сумела ровно пройти, не отведя взгляда, не склонив головы и никак не откликнувшись на окружающее. Впрочем, мсье Делануа похвалил ее, но только в сравнении с явным фиаско остальных. Да что говорить! Нелегко лебедью пройти под чужими взглядами, навык требуется, особенно если нога хромая… Ага! Вот интересная мысль! И проверить надобно…

Никогда за всю свою короткую жизнь Софи не слышала, что опыты ставят на животных. А услышав, пожалуй что, возмутилась бы, потому что животных, особенно мягких и пушистых, любила и жалела. Людей жальче гораздо меньше. Да и обычай такой: в России, по крайней мере начиная с Петра Великого, опыты ставили исключительно на людях.

– Мари! Стойте там, Мари! Я сейчас скажу, а вы сюда ко мне наискосок пойдете. И смотрите не споткнитесь там или еще что… А я на вас пялиться буду и так делать: у-лю-лю! – Софи высунула язык и помахала растопыренными пальцами перед носом. – Ну, давайте ж, идите!

Машенька ошеломленно взглянула на Софи. Нет ли горячки? Бывает ведь, наверное, так, чтобы сразу… И на крыльце она сидела невесть сколько…

– Да я вам потом все объясню, Мари! – досадливо крикнула Софи, видимо, догадавшись о Машенькиных мыслях. – Вы идите пока!

Машенька сочла за лучшее не спорить с человеком, внезапно захворавшим (или изначально больным на голову? – это объяснило бы все странности Софи разом), и пошла через комнату. Идти под пристальным, тяжелым взглядом (вопреки собственному утверждению, Софи не улюлюкала, а просто смотрела) было неприятно, но возможно, ибо мысли Машеньки были больше заняты прогнозами состояния здоровья девицы Домогатской, чем собственной походкой.

– Ага! Точно, хуже… но не так, как обычно… Я, значит, не гожусь. Что я ей? И государь-император тоже вряд ли сгодится… – бормотала Софи себе под нос.

Машенька остановилась. Замешательство ее все усиливалось. Государь-император, который к чему-то там не пригоден, – это уже явный бред. Что предпринять? Ехать домой, за подмогой? К Златовратским, двое из которых как бы знают толк в болезнях?

– А вот! – Софи вытянула палец в направлении Машеньки. – Представьте, Мари, что на вас смотрю не я, а… Ну, кто вам из них по сердцу? Не может же быть, чтобы в ваших летах – и никого! Николаша Полушкин? Не, спесив для вас… Кто ж еще-то? Ну, хоть батюшка ваш. Он, говорят, грозен бывает. И вот, возвернулся и смотрит, как вы пойдете… Да, и с ним этот… который управляющий… Аглая говорит, хорош собой необыкновенно и говорун… Опалинский – вот! Стоят оба вон там, у окошка и глядят: как вы пойдете? Ну же, представьте и идите! Скорее!

Машенька по-прежнему ничего не понимала в источнике и смысле бреда Софи, но по содержанию ее горячечная уверенность нашла отклик. Машенька легко представила себе то, о чем говорила Софи, и краска в который уже раз за вечер залила ее щеки. Митя, стройный, красивый, стоит у окна вполоборота к отцу, звездный свет падает на скулу, дивные глаза прячутся в густой тени, лишь где-то в самой глубине – таинственный бирюзовый отблеск.

– Идите сюда, Машенька! Идите к нам!

Лучше бы он сам подошел к ней. Когда она замерла вот так, легко опираясь рукой о спинку стула, отставив больную ногу и перенеся вес на здоровую, это, может быть, даже грациозно немного. А если сейчас пойти… Но не послушать его – невозможно. Машенька делает шаг, другой… Спотыкается о неровно соструганные доски, цепляет одной ногой за другую, падает…

Упала бы, если бы не резво подскочившая Софи. Девушка не без труда удержала Машеньку (Софи выше ростом, но Машенька старше и дороднее), помогла ей восстановить равновесие и по-звериному обнажила мелкие зубки – не то улыбка, не то оскал.

– Вот оно! Как я и думала! Получилось! И это что же выходит? Вы батюшку вашего так боитесь или… Ой! Вы, Мари, по этому Опалинскому… А… – Софи прижала к губам свободную ладонь, но Машенька, как ей показалось, вполне успела разглядеть снисходительную усмешку.

Внезапно Машеньке захотелось отстраниться от Софи и наотмашь залепить ей пощечину. Такого сильного желания кого-нибудь ударить она, пожалуй, не испытывала никогда. И никакого раскаяния, никакого желания немедленно попросить прощения у Господа. Может, потом…

Софи отстранилась сама, отошла в угол, села на стул и уставилась на Машеньку так, как портные, должно быть, разглядывают не совсем готовое платье, повешенное на манекене.

– Вы теперь, должно быть, злитесь на меня, Мари? Да? – задумчиво произнесла она. Машенька, не удержавшись, прошипела в ответ нечто весьма нелестное. – Но ведь вы хотите всегда ходить легко, как тогда, когда мы с вами комнату под спектакль размеряли? Хотите ведь, правда?

– Что я…

– Ну да, вы бегали едва не быстрее меня, а я вспомнила, как нас в Петербурге ходить учили, и подумала… И так все по-моему и вышло. А теперь вы у меня будете тренироваться и… Я думаю, вам надо такую тоненькую, изящную тросточку завести…