Невеста в ожидании - Сьюзен Барри Страница 13

— Ужасно, что ты женишься, но то, что ты обращаешься со мной как с ребенком… этого я просто не могу вынести! — И она спрятала свое лицо у него на груди, продолжая заливать слезами его безупречный галстук.

Почти вся суровость исчезла с его лица, и он стал гладить густую копну ее волос.

— Ну же, amada [7]— произнес он, — ты ведешь себя нелепо. Перестань портить мой галстук, вытри глаза и скажи мисс Дей, как ты сожалеешь об этой неприятной сцене.

— Но я не сожалею, — мятежно проговорила Констанция, не поднимая головы.

Стоя неподалеку, донья Игнасия спокойно сказала:

— Сделай, как просил брат, Констанция!

Девушка нехотя повиновалась. Она отступила назад, на секунду прижала пальцы к глазам и, опустив руки, посмотрела на Эйприл:

— Я сожалею об этой неприятной сцене, сеньорита! Я раскаиваюсь в моей грубости, мне ведь уже шестнадцать лет, и мои манеры должны быть лучше.

— В самом деле, — согласился дон Карлос. Внезапно рассмеявшись, он схватил Констанцию за волосы и притянул к себе. — Но ты извинилась, я прощаю тебя и уверен, что мисс Дей тоже тебя прощает. Подай ей руку и поприветствуй ее на вежливый испанский манер.

Но перед тем, как отпустить ее, он погладил девушку по щеке и взъерошил ей волосы. Констанция протянула руку, и Эйприл радушно пожала ее. Рука была горячей и влажной.

— Вам не нужно извиняться передо мной, — сказала она девушке, — наверно, вы просто не успели приготовиться к моему приезду.

Выражение лица Констанции стало чуть менее враждебным, и дон Карлос воспользовался случаем, чтобы объяснить ситуацию своей будущей невесте.

— Это моя приемная дочь, Констанция. Обычно она ведет себя намного лучше, надеюсь, что сегодняшний ее поступок — это исключение.

«Но вполне объяснимое исключение», — подумала Эйприл, увидев, как внезапно задрожала нижняя губа Констанции, и затрепетал ее подбородок. Девушка — конечно, она больше не была ребенком! — любила своего приемного отца, отдавал ли он себе в этом отчет или нет, и любила дикой, бурной и одержимой любовью, которая вряд ли могла угаснуть только потому, что он решил жениться.

Эта сцена явно шла вразрез с понятиями доньи Игнасии о приличиях. Она еще плотнее сжала губы и проговорила, стоя у подножия лестницы:

— Будьте так добры, пройдите сюда, мисс Дей. Я покажу вам ваши комнаты.

Остаток вечера прошел как в тумане. Огромные комнаты, отведенные Эйприл, действовали на нее угнетающе — они были величественны, но недостаточно уютны, чтобы расслабиться. Девушка надела простое белое платье и спустилась в столовую на ужин. Сестра дона Карлоса выглядела просто ослепительно в черном атласе и бриллиантах. Констанция, в черных кружевах и с белым цветком в тщательно уложенных волосах, сиявших, как шелк, казалась еще изысканнее, чем донья Игнасия. Было совершенно очевидно, что эти женщины, составляющие семью дона Карлоса, приложили все свои усилия, чтобы выглядеть наилучшим образом, и Эйприл пожалела, что не выбрала что-нибудь более соответствующее эффектной внешности двух испанок.

После ужина все сидели в столовой и пили кофе, который подала донья Игнасия. Этой женщине очень подходила роль хозяйки большого дома. Она величественно восседала за столом рядом с красивым серебряным подносом, уставленным кофейными чашками. Когда дона Карлоса внезапно позвали к какому-то неожиданному визитеру, донья Игнасия достала шитье. Констанция сидела крепко сжав руки на коленях и не сводила своих прекрасных черных глаз с лица Эйприл. Цветок в ее волосах был того же кремового оттенка, что и ее кожа, и, хотя ей было всего шестнадцать, ее ярко накрашенный рот был вызывающе соблазнителен, как будто принадлежал женщине гораздо старше ее.

В конце концов, донна Игнасия предложила Констанции поиграть на пианино, и та искусно сыграла несколько пьес на очень дорогом инструменте. Видимо, она специально подбирала для исполнения холодную, бесстрастную музыку. Звуки вылетали из открытого окна в душный мрак испанской ночи, и Эйприл подумала, что здесь, в этом раскаленном от страстей воздухе, они звучат немного неестественно. Но впрочем, ей пришлось убедиться, что Констанция получила очень хорошее воспитание и обладала всеми достоинствами девушки из высшего света.

Только после того, как Констанции наскучило играть на пианино и она сняла со стены гитару и начала тихо перебирать струны, Эйприл поняла, что наконец перед ней настоящая Констанция. Ее глаза стали мечтательными, уголки губ капризно изогнулись, и она забыла о присутствии двух других женщин.

Она погрузилась в свой мир, потерянный, созерцательный, счастливый. Но и там она не была полностью счастлива, так как ее глаза оставались задумчивыми. Эйприл, которая видела, как сверкали глаза Констанции, когда та осыпала дона Карлоса упреками, внезапно подумала о том, каким чарующим может стать взгляд этой девушки наедине с ее возлюбленным.

Донья Игнасия нахмурилась над своим шитьем и, подождав, пока утихнет очередной аккорд, коротко приказала девушке отложить инструмент и идти спать.

Но, даже оказавшись наверху, в своей спальне, Эйприл все еще чувствовала, что где-то внутри ее звучит эта тихая гитарная музыка, которая гораздо больше соответствовала магии испанской ночи, чем Шопен. Шопен в английской гостиной — это одно, но здесь, в самом сердце Андалузии, нужны иные мелодии. Игра Констанции пробудила в ней неистовое, необъяснимое желание, прежде дремавшее где-то в глубине ее души.

Эйприл села у окна, не чувствуя усталости. Неожиданно она вспомнила, как выглядел дон Карлос, когда успокаивал Констанцию после ее истерики. Его пальцы, гладившие Констанцию по волосам, были осторожными и ласковыми, а голос — тихим и нежным. И, будучи привередливым мужчиной, он почти не сокрушался по поводу испорченного галстука.

Он, без сомнения, был очень привязан к Констанции и испуган ее неожиданной реакцией. И после того, как его внезапно позвали, он не вернулся, чтобы сказать доброй ночи своей невесте. А Эйприл все сидела и сидела в столовой, и только после того, как донья Игнасия дала ей понять, что уходит, она была вынуждена тоже удалиться.

Когда Эйприл поднималась по украшенной резьбой лестнице в свою спальню, она чувствовала себя так, будто ее лишили чего-то.