Обман зрения - Югетт Бушардо Страница 13

И я принялась повторять: чудо — Мина, чудо — Лоран, чудо — Рафаэль… Я начала собирать коллекцию.

* * *

Рафаэль и Сара, Сара и Рафаэль… В этом огромном городе, гремящем автомобилями, в этом битком набитом метро, где смешиваются различные языки, где сталкиваются запахи, не было никого, кроме этих двоих: Рафаэля и Сары. Весь необъятный город сжался до крошечного островка, до серой ленты-зигзага: магистраль Шерш-Миди ныряет влево к улице Майе, затем вправо — к улице Ферранди. В этой сумятице соседних домов существует лишь два жилища: квартира Рафаэля на первом этаже, крыльцо в три ступени, застекленная ротонда и кукольный домик, театральная кулиса, мастерская художника, раковина для грез, любви, где никто не рисует, где никто не грезит, где никто меня не любит.

Сколько мужчин, сколько женщин в этом сплетении улиц, что называют Парижем, в этом городе-спруте, раскинувшем щупальца бульваров, сдавившем пространство своими проспектами, выползшем за кольцевую дорогу и жадно поглотившем тысячи и тысячи кварталов, пригородов, где живет еще столько мужчин, столько женщин. В этом безжалостном, всепоглощающем мегаполисе у меня не было других ориентиров, кроме тоненьких ниточек, что связали меня с Рафаэлем: пятьсот метров серого асфальта, ограниченных магазинчиками и кафешками, что превратились в межевые столбы, и чужие, незнакомые люди, здесь, там, везде; никого, кроме чужих. Я могла содрогаться от рыданий на тротуаре, цепляться за стены, упасть на землю, прыгать от радости, смеяться или беседовать сама с собой, вряд ли я была бы удостоена хотя бы пожатием плеч.

Этот город был слишком переполненным и слишком пустым для меня.

* * *

Два первых года моей преподавательской деятельности. Маленький город на самом востоке Франции. Там образовалась вакансия, и на нее не нашлось желающих: многие дети изучали немецкий, ведь граница так близко.

Джульетта обосновалась в нескольких километрах от центра городка, она поехала вслед за мужем-инженером, работающем на крупном автомобильном заводе. Она сразу полюбила этот край: «Здесь такие правильные люди — труженики. Да, они плохо идут на контакт, не раскрывают тебе душу при первой же встрече, но зато ты уверен, что можешь положиться на них». Она подыскала мне квартирку-студию на узкой улочке, где не ходил транспорт. Сестра всячески расхваливала местность: «Ты живешь в городе, но всего три минуты езды на машине — и ты уже на свежем воздухе». Джульетта обожала дышать свежим воздухом, валяться в траве, карабкаться по склону с рюкзаком на плечах. Она всегда отличалась отменным здоровьем, она, наверное, и умрет с румянцем во всю щеку. Она так переживала по поводу моих переполненных пепельниц; каждый раз приходя ко мне в гости, она с неодобрением косилась на бутылку виски, уютно устроившуюся рядом с книгами, она подсовывала мне адрес «человека, которому не надо многое, лишь несколько часов ведения домашнего хозяйства…»

Я приехала в этот городок в конце августа. Джульетта вместе с детьми где-то отдыхала. Я стояла одна на перроне захолустного вокзала, было уже девять часов вечера. Город показался мне пустым и темным. Ресторан уже закрывался; мне могли предложить всего одно блюдо. За соседним столиком расположилась группа мужчин, внимательно меня разглядывающих. Как только я вошла, они понизили голоса и стали перешептываться, сблизив головы, пообсуждав меня некоторое время, они вновь вернулись к непринужденной беседе.

Я подумала, что город так пустынен по причине выходного дня. Но нет: весь год, семь дней в неделю после семи вечера все магазины опускали железные жалюзи, ставни закрывались, а редкие кафе старательно прятались за тяжелыми занавесками. Поздние прохожие словно бы украдкой направлялись к двум кинотеатрам городка, все сеансы шли строго по расписанию. За занавешенными окнами угадывались яркие вспышки телевизоров. Город, как улитка, заползал в свою раковину. Начиная с пяти часов утра, еще до зари, вновь возобновлялось движение транспорта: грузовики, легковушки, мопеды перевозили тех, «кто заступает с утра» на работу на крупные предприятия (как говорили там, чтобы «занять рабочее место»). Один день в неделю, всего на несколько часов, в субботу после полудня, центр города превращался в веселый базар. Плотная толпа людей двигалась вверх по улице и обратно, такое можно увидеть в городах Испании, но только поздним вечером. Лицеисты и ученики «выползали» из своих школ, семейные пары все обвешивались пакетами, охваченные закупочной лихорадкой. Но к шести часам вечера вновь воцарялись тишина и порядок.

Джульетта в этой пустыне сумела окружить себя целой сетью друзей и знакомых: коллеги ее мужа, инженеры, проживающие в коттеджах на холмах или в красивых старинных домах в центре, товарищи детей и их родители, которых она собирала на дни рождения, некоторые педагоги из лицея. Она могла составить список всех торговцев города, особенно выделяя тех, у кого ей удалось обнаружить необходимые товары высокого качества: для малышей, для праздников, что-то из одежды, для «добрых дел»… Она была записана в общество, которое занималось тем, что помогало обосноваться в городке вновь прибывшим. Джульетта прочно «встала на ноги».

Она быстро пришла в ужас от моего богемного одиночества, от моего затворничества с книгами, что позволяло мне избежать скучных встреч, и от того, что она называла «страстишками» к личностям, которых она почитала нежелательными: «ты знаешь, Сара, у нее плохая репутация. Рассказывают, что ученики последних классов… Нет, нет, не с мальчиками! С девочками! Это уж слишком, не правда ли? Если ты будешь приглашать ее к себе домой…» Я пригласила Лидию к себе. Я раздумывала над тем, как вести себя с ней: стремление бросить вызов Джульетте и ее «кружку» здравомыслящих. Хватит ли у меня стойкости выдержать сопротивление? Я напрасно старалась: я не интересовала Лидию.

Их называли «бандой троих»: три роскошных холостяка, преподаватели физкультуры, начинающие, как и я. Все трое они приехали с юга Франции, все трое говорили с акцентом, в котором слышались звуки тарантеллы, в то время как жители районов Франш-Конте старательно растягивали низкие звуки. Они с восторгом встретили свою первую зарплату, свой первый автомобиль, свою обретенную независимость тут вдали от семьи. Они всегда были на гребне праздника, вечеринок, бессонных ночей. Я была отличным товарищем, не отягощенным ни любовью, ни детьми. Я не угрожала их свободе. Они старались затащить меня в поездки по Эльзасу, откуда — стаканчик за стаканчиком, я плохо переносила белое вино и усталость — я возвращалась с глазами, сходящимися на переносице. Им вскоре наскучило носиться со мной, тем более что я не проявляла особого энтузиазма.

Я надеялась любым способом перебраться в Париж. Маленькие городки не переносят одиноких. Излишне любопытные взгляды. Руки, тянущиеся к тебе. В Париже тебя никто не замечает, на тебя просто не смотрят.

* * *

В тот день, после прихода Лорана, в ожидании маловероятного звонка от Рафаэля, я принялась мечтать. Париж (вне всякого сомнения, как любой другой большой город) способствовал расцвету страстей. В нем ничто не напомнило о реальности. Все остальные вокруг вас, их было так много, они так спешили, мешали вам, стесняли вас, что их стоило забыть любой ценой. Они толкали вас на тротуарах, ударяли вас тяжелыми дверями метро, зажимали вас в очереди у входа в кинотеатры, на выставки, у окошек администраторов. Вчера в большом магазине… когда я искала Рафаэля… когда я возвращалась туда второй, третий раз, в то место, где потеряла его… Безучастные лица женщин, поднимающихся на эскалаторе, рука небрежно опирается о поручень… Их глаза в тумане, они не отваживаются не на какой контакт… Маленькие старушки, разбившиеся на пары, они цепляются за ручки своих сумок, предвосхищая любую опасность, передвигаясь от опоры к опоре… В любой самой захудалой деревеньке им бы протянули руку, расспросили об их здоровье, предложили бы донести сумки с продуктами… Здесь же — только агрессия!