Уроки милосердия - Джоди Пиколт Страница 13

Во время игры Джозеф задает мне вопросы. Моя мама была такой же рыжеволосой, как я? Мой отец скучал по ресторанному бизнесу, когда занялся промышленным производством? Моим родителям доводилось пробовать какое-нибудь из моих блюд? Даже самые трудные из ответов — например, то, что я никогда не пекла для родителей, — не обжигают мне язык так сильно, как обожгли бы год или два назад. Оказывается, делиться с кем-то воспоминаниями — не то же самое, что переживать их в одиночку: рана уже не кровоточит, а только саднит.

Через две недели мы с Джозефом вместе приезжаем на очередное занятие нашей группы. Сидим рядом, и кажется, что между нами существует едва уловимая телепатическая связь, когда говорят остальные члены группы. Иногда мы встречаемся взглядами, иногда он прячет улыбку, а я закатываю глаза. Неожиданно мы становимся сообщниками.

Сегодня мы говорим о том, что ждет нас после смерти.

— Мы будем бродить неподалеку? — спрашивает Мардж. — Наблюдать за теми, кого любим?

— Возможно. Я до сих пор временами чувствую присутствие Шайлы, — отвечает Стюарт. — Как будто воздух становится более влажным.

— А по-моему, очень эгоистично думать, что души околачиваются рядом с нами, живыми, — тут же возражает Шайла. — Они отправляются на небеса.

— Все?

— Все, кто верует, — уточняет она.

Шайла из тех, кто заново утвердился в вере, что совершенно неудивительно. Но мне все равно неуютно, как будто она говорит о том, что мне такое право — попасть на небеса — не даровано.

— Когда мама лежала в больнице, — говорю я, — ее раввин рассказал такую историю. И на небесах, и в аду люди сидят за праздничным столом, заставленным удивительными яствами, но никому нельзя сгибать руки в локтях. В аду все голодают, потому что не могут себя накормить. А на небесах все наедаются до отвала, потому что, чтобы накормить друг друга, не нужно сгибать руку.

Я чувствую на себе взгляд Джозефа.

— Мистер Вебер! — подбадривает Мардж.

Я думаю, что Джозеф проигнорирует обращение или, как обычно, покачает головой. Но, к моему удивлению, он отвечает:

— Когда человек умирает, он умирает. И все заканчивается.

Эти резкие слова окутывают присутствующих, словно саван.

— Прошу прощения, — извиняется он и выходит из зала.

Я нахожу его в коридоре церкви.

— История, которую вы рассказали, — говорит Джозеф, — о праздничном столе… Вы сами-то в нее верите?

— Хотелось бы верить, — отвечаю я. — Ради мамы.

— Но ваш раввин…

— Он не мой раввин, а мамин.

Я направляюсь к двери.

— Вы верите в жизнь после смерти? — с любопытством спрашивает Джозеф.

— А вы нет?

— Я верю в ад… Но он здесь, на земле. — Старик качает головой. — В хороших и плохих людей. Если бы все было так просто… В каждом человеке есть и то и другое.

— По-вашему, одно не может перевесить другое?

Джозеф останавливается.

— Это вы мне скажите, — отвечает он.

Его слова словно обжигают, мой шрам начинает гореть.

— Почему вы никогда не спрашиваете, как это произошло? — не подумав, говорю я.

— Что «это»?

Я обвожу рукой лицо.

— Ах, это! Как-то давным-давно мне сказали, что история сама себя расскажет, когда время придет. Я решил, что время еще не настало.

Странная мысль: то, что со мной произошло, — не моя история, а нечто существующее совершенно обособленно от меня. Неужели вся моя проблема в том, что я не способна отделить одно от другого?

— Автомобильная авария, — говорю я.

Джозеф кивает, ожидая продолжения.

— И пострадала не я одна, — удается выдавить мне, хотя слова душат.

— Но вы выжили. — Он нежно касается моего плеча. — Может быть, только это и имеет значение.

Я качаю головой.

— Хотелось бы мне в это верить.

Джозеф смотрит на меня.

— Разве не всем нам этого хочется? — говорит он.

На следующий день Джозеф не приходит в булочную. И еще через день его тоже нет. Я прихожу к единственно возможному выводу: Джозеф без сознания лежит в своей кровати. Или того хуже.

За все годы моей работы в «Хлебе нашем насущном» я ни разу не оставляла булочную на ночь без присмотра. Мои вечера расписаны с военной точностью: я почти два километра прохожу по кухне до той минуты, когда разделяю тесто и формирую из него сотни буханок, пока они подходят и готовы выпекаться в разогретой духовке. Сама булочная становится живым, дышащим организмом. Каждый стол — новым партнером, ожидающим своей очереди потанцевать. Собьешься во времени — и будешь стоять одна в окружающем хаосе. Я ловлю себя на том, что начинаю спешить, пытаясь сделать то же количество работы за меньший отрезок времени. И понимаю: от меня будет мало толку, пока я не навещу Джозефа и не удостоверюсь, что он дышит.

Я еду к нему, вижу свет в кухне. Ева тут же заливается лаем. Джозеф открывает дверь.

— Сейдж! — удивленно восклицает он. Громко чихает и вытирает нос белым носовым платком. — Что случилось?

— Вы простыли, — констатирую я очевидное.

— Вы проделали весь этот путь, чтобы сообщить мне то, что я и так уже знаю?

— Нет. Я подумала… я хотела вас проведать… вас два дня не было видно.

— Апчхи! Как видите, я в состоянии самостоятельно стоять. — Он жестом приглашает меня в дом. — Зайдете?

— Не могу, — отвечаю я. — Мне на работу пора. — Но я не двигаюсь с места. — Я волновалась, когда вы не пришли в булочную.

Он молчит, раздумывая. Его рука лежит на ручке двери.

— Значит, вы приехали, чтобы убедиться, что я еще жив?

— Я приехала навестить друга.

— Друга… — повторяет Джозеф радостно. — Значит, мы теперь друзья?

Двадцатипятилетняя уродина и девяностолетний старик? Полагаю, бывают и более необычные парочки.

— Я польщен, — официальным тоном произносит Джозеф. — Увидимся завтра, Сейдж. А теперь вам пора на работу, чтобы завтра я смог полакомиться булочкой с кофе.

Через двадцать минут я возвращаюсь в булочную, выключаю шесть обозленных таймеров и пытаюсь оценить ущерб, причиненный моей самовольной часовой отлучкой. Некоторые буханки подошли слишком сильно; тесто перебродило и осело либо с одной, либо с другой стороны. Пострадает вся ночная выпечка, Мэри разорится. Завтра посетители уйдут с пустыми руками.

Я заливаюсь слезами.

Не знаю точно, что стало причиной слез: то ли беда в кухне, то ли боязнь потерять Джозефа, когда я только-только его нашла. Я и не представляла, что так из-за него расстроюсь. Не знаю, сколько еще потерь я смогу пережить.