Ложь во спасение - Ольга Егорова Страница 13

Длинные волнистые волосы цвета воронова крыла стекают вниз по плечам, несколько скрученных прядей укрываются в глубоком вырезе рубашки из темно-бордового шелка. На груди под бронзовой кожей в такт быстрым движениям пальцев играют мускулы, на губах легкая тень улыбки. Глаза закрыты, веки едва заметно дрожат.

Вступление заканчивается, музыка прерывается недолгой паузой, я успеваю вдохнуть и снова цепенею, услышав наконец его голос.

yo

no

se que hacer

para que salgas de mi y por fin te vayas

al diablo al sufrimiento que

me crece por verte y por no verte y

no seas mas que eso sufrimiento

en vez de ser temblor ser esperanza

silencio bajo el sol

otro sol ademas. [1]

В этот момент исчезают предметы и люди, нас окружающие. Придуманный замок Эскориал отрывается от земли и возносится в небо. Уцепившись побелевшими от напряжения пальцами за край стола, я чувствую, как колышется пол под ногами.

Мне страшно.

Но самое страшное еще впереди.

Самое страшное и самое невероятное.

Пабло Гавальда – золотой голос, виртуозные пальцы, солнце и пыль золотого Сантьяго – открывает глаза и растерянным, едва проснувшимся взглядом обводит зал, словно ищет кого-то.

Ищет и очень быстро находит – меня.

…no seas m?s que eso sufrimiento

en vez de ser temblor ser esperanza

silencio bajo el sol

otro sol adem?s…

В эту секунду я слышу лязг стального каната, который летит по воздуху.

Тонкая, но очень прочная цепь, сплетенная из тысячи звеньев, спаянных между собой неразрывно. Петля на ее конце зависает в воздухе, у меня над головой, падает на плечи и начинает медленно затягиваться.

Сопротивление бесполезно.

Пабло Гавальда, что ты сделал со мной?…

Собрав остатки сил, зажмуриваю глаза и зажимаю уши. Звук все-таки проникает, изображение остается на сетчатке в виде черно-белого негатива. Приходится признать, что в черно-белом своем воплощении Пабло Гавальда ничуть не уступает оригиналу. Он даже выигрывает в чем-то, этот двуцветный персонаж из моего лишенного красок мира.

Когда я наконец открываю глаза, так и не сумев прогнать видение, все вокруг становится на свои места. Нет никаких стальных канатов, летающих по воздуху с петлей на конце. Никаких бабочек в полутемном зале ресторана. Только сценическая площадка, заключенная в кольцо голубого света, и в самом центре ее – обычный парень в джинсах и темно-красной рубахе, перебирающий струны своей гитары и мурлыкающий в такт несложным аккордам нехитрую песенку о любви. «Что мне сделать, чтобы забыть тебя навсегда?…» Знаем уже, проходили, ничего выдающегося. У нас теперь ничья, Пабло Гавальда. Один – один.

Но все-таки в мою пользу.

Верну вились в реальность и успокой вились, я откидываюсь на спинку стула, улыбаюсь победно и продолжаю слушать диковинную птицу из Сантьяго-де-Компостеллы.

Приходится признать, что голос у птицы хорош. Несмотря на стандартно красивую внешность, голос хорош на самом деле, низкий и чуть хрипловатый, струящийся и переливчатый, как вино в моем бокале. Голос, похожий на лучший сорт испанского вина, – пожалуй, очень точное сравнение. Голос Пабло Гавальды имеет вкус и цвет, мне по душе и то и другое. Пожалуй, не зря я купилась на предложение Бруно остаться. Этот голос – само совершенство, в наше бедное настоящим талантом время он как золотая литера, кропотливо выведенная писцом в скриптории какого-нибудь средневекового монастыря.

Печальными аккордами в завораживающей тишине заканчивается песня. Несколько секунд – и зал взрывается аплодисментами, бурными криками и свистом. Такое ощущение, что здесь не тридцать, а по крайней мере триста человек. Публика, слившаяся в общем экстазе, аплодирует снова и снова. Только я одна сижу, сложив руки в замок на коленях. Сижу и молча, с замирающим сердцем, смотрю на сцену. Туда, где, щурясь от вспыхнувшего света прожекторов, будто смущенный и даже напуганный реакцией зала, стоит, прижав к груди скрещенные руки, бледный музыкант.

– Cracias, – слышится наконец его голос в динамиках невидимого микрофона. – Mucho gusto en verle por aqui… [2]

Ни слова по-русски. Никаких заигрываний с публикой, которые традиционно применяются заезжими гастролерами: «Спасьибо, я вас лью-лбю…» Ничего подобного. Сказав пару слов на испанском, Пабло Гавальда снова садится на табуретку, задумчиво склоняется над гитарой, едва заметно проводит пальцами по струнам и снова начинает петь своим совершенным голосом.

Красота этого голоса смертельна.

Слушая этот голос, я снова вспоминаю танец Смерти на площади Пласа-Майор. И чувствую в этот момент, как она незаметно подходит ко мне сзади. Вздрагиваю, ощутив ее ледяное дыхание и поняв, что бежать уже поздно. Но вместо того, чтобы нанести безжалостный и равнодушный удар, Смерть, расправив бархатный плащ, садится рядом со мной за столик. Рассеянно отпивает глоток янтарного испанского вина из моего бокала и слушает, завороженная, голос певца из Сантьяго-де-Компостеллы, забыв обо всем на свете.

Красный цвет ее бархатного плаща абсолютно такой же, как цвет его шелковой рубашки.

– Зачем ты его… убил? – спросила Яна, тронув его за плечо.

Евгений медленно обернулся и увидел ее серое лицо. Под глазами пролегли тяжелые тени, бескровные губы дрожали. За эти несколько секунд она, кажется, постарела на целую жизнь.

Он не знал, что ей ответить. Смысл происходящего по-прежнему оставался туманным. И пока еще верилось в то, что он сможет проснуться, – достаточно лишь приложить некоторые усилия, открыть глаза, сбросив пелену ночного кошмара, и убедиться в том, что на самом деле ничего такого не случилось. Что в комнате, кроме огромного букета роз и сервированного по случаю дня рождения любимой женщины столика, больше ничего и нет.

Что на самом деле все по-прежнему, и мертвый человек с лицом, залитым кровью, всего лишь прихоть разыгравшегося воображения.