Дыхание судьбы - Тереза Ревэй Страница 13

— Что здесь происходит? — взволнованно спросила Ханна у стоявшей рядом пожилой женщины.

— Это народный трибунал, — тихо ответила незнакомка. — Они только что начали.

— Начали что? Я не понимаю.

— Судить немцев, что же еще! — Женщина горько усмехнулась. — Вы же знаете, что мы все виновны, все до последнего. Бенеш [20]сам так сказал! Он утверждает, что это из-за нас было принято Мюнхенское соглашение, а потом началась война. Они заставят нас за это заплатить, вот увидите! Заплатить кровью! Нас выгонят вон, заберут наши дома, наших женщин, наши фабрики… А дети уже мертвы, вы слышите меня? Оба моих сына мертвы… Мой муж мертв… А моя дочь… Да лучше бы она тоже умерла!

Она схватила Ханну за руку, придвинулась к ней так близко, что молодая женщина почувствовала на щеке брызги слюны.

— Они истребят нас всех до последнего. Мы все виновны. Никто нам не поможет… Даже американцы. Сталин сказал, что мы вне закона. Жизнь немца сегодня не стоит и ломаного гроша. Нас убьют как собак. Собак, если их любят, хоронят. А мы подохнем и будем где-нибудь валяться, это я вам говорю…

Ее голос теперь звучал пронзительно, Ханна испугалась, она поняла, что у женщины начинается истерика. Она попыталась высвободить руку, но та вцепилась в нее железной хваткой.

— Шевелись, грязная свинья, нацистское отродье! Иди, поцелуй своего фюрера!

Мужчина, стоявший на коленях, получил удар сапогом по голове и упал вперед. Он принялся на ощупь искать свои очки, потом приподнялся и пополз на коленях. Из его груди вырвался болезненный стон.

— Заткнись! Ползи вперед! — крикнул один из партизан.

Ханна спросила себя, почему мужчина медлит. Если бы она оказалась на его месте, давно бы бросилась вперед, чтобы скорее с этим покончить. Только сейчас она заметила, что на земле что-то блестит: все вокруг было усыпано осколками стекла. Руки и колени мужчины теперь кровоточили. Ханна почувствовала, что ей не хватает воздуха, что она вот-вот потеряет сознание. Лишь судорожно сжатые пальцы полоумной женщины не давали ей лишиться чувств.

Мужчина добрался до портрета Гитлера, на который партизаны стали плевать, а потом приказали ему облизать его. Он повиновался под насмешки и хохот мучителей.

— Пятьдесят ударов кнутом! — объявил мужчина в военной форме, очевидно, глава трибунала.

Приговор написали мелом на спине осужденного, после чего партизаны поволокли его к двум столбам, установленным на площади.

Больше не в состоянии выносить это зрелище, Ханна вырвалась из цепких рук женщины. С глазами, полными слез, она растолкала зевак, толпившихся вокруг нее, и побежала прочь.

Споткнувшись о неровность мостовой, она чуть не упала, затем обогнула груду камней. В городке за все время наступления русских взорвалось несколько случайных бомб. Судетские города подвергались бомбардировке, но внутреннюю часть Богемии союзники пощадили. Однако, несмотря на то что Габлонц и его окрестности почти не пострадали, в некоторых районах стоял неистребимый запах гари. Она больше не узнавала родные места, в которых прошло ее детство: тихие улочки городка с милыми домиками превратились в заколдованный лабиринт, где опасности подстерегали на каждом шагу.

Как жить дальше? Как она сможет пережить все это с больной матерью на руках? Судетские немцы должны были уехать из города, но куда?

Каждый день колонны женщин, детей и стариков под насмешливыми взглядами вооруженных гвардейцев покидали свои деревни и города, волоча за собой нехитрый скарб, завернутый в одеяла и перевязанный или сложенный в набитые до отказа чемоданы. Трупы стариков или больных людей, слишком слабых, чтобы выдержать такое испытание, устилали обочины дорог. Они лежали там до тех пор, пока их не зарывали в общей яме где-нибудь на опушке леса. Ходили слухи об эвакуации в Германию, в районы Баварии или Гессена, но также в Россию, в Сибирь.

Поскольку газеты были запрещены, а радиоприемники конфискованы, население пребывало в тревожной неизвестности, которая усугублялась еще и тем, что указы правительства издавались на чешском языке, который большинство немцев знали очень плохо. Выводы делались на основании увиденного: неожиданные аресты, семьи, выведенные из своих домов на рассвете в одной одежде и пропавшие без вести… Всех приговаривали к принудительным работам, но некоторых отправляли вглубь страны. А еще существовала угроза попасть в один из лагерей, таких как Терезиенштадт, и там ожидать неопределенного будущего.

После стольких лет безграничной уверенности в победе эта вера рухнула, как карточный домик. Побежденные мужи с безвольно повисшими руками и застывшими лицами пребывали в растерянности. Их убежденность растаяла как дым, мечта разбилась вдребезги; лишенные своей униформы, своих титулов и прав, они оказались абсолютно голыми и теперь напоминали призрачные фасады домов, от которых остались только стены, чудом державшиеся на месте, тогда как бомбежки давно разрушили все внутри.

Ханне казалось, что она очнулась после тяжелого сна, долгого гипноза, пронизанного ударами молний и кошмарами. Теперь Чехословакия снова существовала, и ее президент был тот же, что и до войны, как будто присоединение Судетов к Рейху было всего лишь иллюзией.

А ведь она очень хорошо помнила ликующие крики толп людей, собравшихся вдоль дорог, чтобы встретить немецкие войска, проходившие колонной под транспарантами с надписью готическими буквами «Спасибо нашему Фюреру!» На балконах хлопали на холодном осеннем ветру красные знамена со свастикой. Как она была горда тогда в своем алом вышитом костюме и белой блузке с пышными рукавами, подобранными в тон чулками и начищенными до блеска башмаками! Она была совсем юной девушкой, но размахивала своим флагом вместе с остальными, радуясь улыбкам на лицах отца и родных. Люди плакали от счастливого волнения. «Наконец-то у нас будет работа… Наконец-то мы сможем жить в мире, не опасаясь гонений со стороны пражского правительства, которое нас ненавидит… Наконец-то будет устранена несправедливость Сен-Жерменского и Версальского договоров [21]…».

В трактирах и под витражами банкетного зала мэрии все пили за Мюнхенское соглашение, восхваляя Конрада Генлейна [22], который сумел вернуть их в лоно Великой Германии. Благодаря ему пресловутое «право народов на самоопределение» — кредо президента Вильсона, провозглашенное по окончании Первой мировой войны, — было наконец-то предоставлено почти трем миллионам пятистам тысячам немцев, которые начиная с XII века расселились в горных районах, прилегавших к Богемии, Моравии и Южной Силезии. «Кстати, вы знаете, что наш замечательный Генлейн учился в коммерческой школе Габлонца, а затем работал в городском банке?»