Большая девчонка - Елена Габова Страница 13

– Знаю, но все же скажи.

– Ты самая настоящая собака на сене.

Пляж больше не состоялся, увы… Отменился сам собой. Резко задуло с севера, поднялась листвяная буря, листья в панике полетели вниз, как будто началась их эвакуация на землю под натиском вражеского северного ветра. Тучи преградили выход солнца на небесную арену. Началась рыжая осень, капризная, как все рыжие девушки.

Неуютно стало на лоджиях, а тем более на балконах, открытых всем ветрам. Дверь общения с Левой захлопнулась. И это было ужасно. Когда я с ним разговаривала, немного забывался Захар. Даже нет, не так… Захар, конечно, всегда жил в моей памяти, но тут он как бы отходил на второй план, не жил там, а существовал.

А сейчас, без Левы, он всегда передо мной. В классе общаться с Кислициным не удавалось, он избегал меня, и может быть, Капитонов был тому причиной. Конечно, я не могла поверить такому счастью, что он меня ревновал.

Он как будто не хотел мешать моей личной жизни, понимаете, да?

В школе началась рутина.

Все знают про школьную рутину. Она затягивает с головой, и дни становятся похожими друг на друга, как запятые. Одни и те же уроки, перемены, тот же класс, кабинеты, учителя, одноклассники. Иногда кажется, что изо дня в день ты одинаково мыслишь. Наверное, это потому, что не меняется окружение. Изо дня в день ни одного нового лица. Иногда ловлю себя на мысли, что боюсь отупеть. Тогда я чувствую себя полной кретинкой. Вижу, что никому неинтересна. Сижу на своем положенном месте тихо, как серая мышка, само собой, не дохлая, но и не слишком-то живая.

Во всем классе для меня было лишь одно яркое пятно. Захар любит этот синий пушистый свитер, наверное, знает, что брюнетам идет синий цвет. Мы с ним перекидывались ничего не значащими фразами, да и то не каждый день. Как, собственно, и с Левой. С Левой, конечно, больше удавалось посудачить – соседство по лестничной площадке обязывало. Мы разговаривали по дороге в школу, да и на уроках парой фраз перекинешься. Скажешь что-то типа: «Вот, елки, ручка не пишет, паста кончилась». – «Возьми мою», – Капитонов протягивает запасную ручку. С Левкой тоже особенно не пообщаешься – у него всегда плеер с собой. Даже когда мы шли в школу, у него одно ухо наушником заткнуто. И когда в нашем разговоре возникала пауза, он и вторым наушником от меня отгораживался. Слушал он странную музыку – симфонии всякие. Один раз я у него наушник попросила. Мы шли и вместе слушали музыку. Это было что-то! Что-то желтое, как осень. И в то же время прозрачное, как лунный свет сквозь рваные ночные облака.

– Что это, Лев? – спросила я.

– Дебюсси, лунный свет, – ответил он.

– Не шутишь? Правда, лунный свет?

– Да, – он удивленно посмотрел на меня. – А в чем ты увидела шутку, Рябинка?

Иногда он так меня называл, и я от этого имени просто таяла.

– Дело в том, что я и подумала на этот вот свет. Лунный. Как будто луна сквозь облака пробирается. Осень, ночь, лунный свет.

– Точно! – сказал Лева и взглянул на меня с уважением. – Ну ты даешь! Ты – художник, Рябинка. Не удивляюсь, что ты стихи пишешь.

Да, я уже сообщила ему, что занимаюсь рифмоплетством. И даже прочла одно стихотворение. С балкона, когда еще тепло было. Другому балкону понравилось.

– Так кто же я все-таки? Художник или поэт? – я хотела ясности.

– Художник, – это не только тот, кто рисует. Художник занимается любым творчеством. – Лева остановился посреди тротуара и обвел себя руками, – любым. Рисует, пишет стихи, музыку, строит красивый дом, вышивает икону…

Возвращаюсь домой всегда одна. Иногда с Аней Водонаевой стыкуюсь. С одноклассницами взаимно не желаю. С ними я со-существую на грани привет-пока-кто последний (в столовой). Ни малейшего желания эту грань переходить.

Но мечта о дружбе у меня была. Я мечтала, чтобы подружились парни. Лева и Захар. Чтобы болтали на переменках, обсуждали фильмы Захара, чтобы Лева его просвещал. Капитонов знал кучу всего! Например, рассказал мне вчера, что жизнь на Земле началась с комет. Кометы, падая на Землю миллионы лет назад, занесли в безжизненный земной океан микроорганизмы. Какой-то микробчик с хвоста кометы свалился в океан: «Ой, тут тепло, хорошо» – и давай плодиться! А с другой кометы – другой микроб: «Ой, мне тут тоже понравилось! Давай дружить!» Вот так мы и зародились… И что от тех же комет Земля может погибнуть. А щитом от комет нашей планете служит Юпитер.

– Погибнуть, – повторила я. Двадцать первого декабря, да? Кстати, как ты, Лева, к двадцать первому декабря относишься? Веришь в конец света?

– Замечательно отношусь. Двадцать первого конец всему, а в январе поднимутся цены на бензин и картофель – в Интернете читал!

Мы посмеялись.

– Слушай, – сказала я, – коллега моей мамы к этому серьезно относится. В этот день она собиралась взять отгул, не пускать детей в школу и всей семьей поехать на дачу. Чтобы всем вместе… это самое… ну, пропасть.

– Может, это просто повод погулять на даче, погреться у камина после прогулки в лесу, – засмеялся Лева.

– Нет, они правда готовятся. Мама говорит, та женщина стала ужасно грустной, просит у всех прощения, отдает долги.

– Ну, если так, полезно концы света хотя бы раз в год устраивать, – Лева снова засмеялся. – Пусть бы все долги отдавали, прощения у ближних просили. Здорово же! У племени майя нитки кончились, вот и перестали они календарь мастерить. А кто-то дурной додумался: конец света! Паникер!

Безумно интересно было с Левой общаться. Иногда я слушала его, раскрыв рот. Кислицину тоже полезно было бы послушать. Но увы… Если с другими одноклассниками Лева более-менее разговаривал, даже с Тимкой, то с Захаром и двух слов с начала учебного года не вымолвил. Я однажды спросила, почему он Кислицина игнорирует. А Лева спросил:

– А кто это?

И мне показалось, что он притворяется. Слишком сильно он прищурил голубые глаза. И лицо при этом стало недоброе. Что ему Захар сделал – не понимаю.

За два месяца рутины мне запомнился лишь один эпизод. Нет, вру. Два. Один связан с Левой, второй – с учительницей биологии. Сначала про училку, потому что хорошее следует оставлять на потом.

Мы с Левой остались на перемене в кабинете биологии. Дежурные открыли форточки, но мы не вышли в рекреацию, а остановились у стенного шкафа. Там с краю полки за стеклом лежали плоские морские раковины, и Лева показывал на ту, которая была похожа на раскрытую ладонь.

– Знаешь, в тундре я нашел камень вот с таким отпечатком. Точно таким.

– Значит, в тундре раньше бушевало море? – догадалась я. – И твой предок плавал рядом с морскими коровами?

Левка засмеялся.

– Вряд ли. Мой предок – если о недалеких предках говорить, – приехал в Воркуту не по своей воле.

– Он был репрессирован?

– Да.