По дорогам - Сильвен Прюдом Страница 13

Теперь автостопщик стал уезжать чаще. Мы с Мари иногда по нескольку дней не виделись и не созванивались. Потом, наоборот, встречались два дня подряд, с Агустином или без него, ходили на концерт или на вечеринки, снова встречались назавтра, вместе покупали краски, дюбеля, новую дрель, письменный стол для Агустина, складной стол для моих картин.

Мари говорила о своем переводе, рассказывала о сомнениях при выборе того или иного выражения, ее забавляло, что ни одно французское слово не означает в точности то же самое, что итальянское. В общем, со словами всегда так, посмеивалась она, смысл того, что пытаешься сказать, вечно куда-то соскальзывает, смещается в итальянском, как и во французском, слова не укладываются в нужные рамки, это игра, надо просто сделать выбор между разными вариантами смещения, почувствовать, какой французский вариант будет ближе к итальянскому.

Она сравнивала слова со старыми солдатами, состоящими много веков на службе французского языка. Говорила, что они приходят к нам не новыми, а уже повоевавшими во множестве сражений. И выбрать одно слово, а не другое значит впустить в свою книгу ветерана со всей его историей, всей его памятью, и ошибиться нельзя, иначе вся армия слов, выбранных до него, рассыплется.

А иногда она отметала все это улыбкой. Говорила: лучше не раздумывать долго. В конечном счете единственное, что важно, – это поймать и передать дыхание. Как когда целуешь, говорила она и бросала меня в саду одного, чтобы сходить за чайником.

Мысль, что автостопщик где-то в дороге, странным образом приближала его к нам. Мы гадали, где он, что с ним происходит, в какой машине он едет, с кем. Даже находясь далеко, он был как будто совсем рядом, брал нас за руку, разговаривал с нами. Все время напоминал, что надо жить.

Сидя за письменным столом, я иногда воображал его у кольцевой развязки, с дорожной сумкой через плечо: несуразная донкихотская фигура, под сорок, не первый год отец, в темно-синих джинсах, всегда идеально чистых, и синем плаще, узнаваемом издали. Мне представлялось, как он стоит в промозглый осенний день на выезде из какого-нибудь городка на западе Франции, среди блочных торговых корпусов, между обшарпанным “Обером” и “Киаби”, хмуро размахивая табличкой и только благодаря невероятной способности к самовнушению ухитряясь не впасть в отчаяние. Все такой же одержимый, как в те годы, когда мы с ним вместе мотались по дорогам, хотя уже тогда мы были динозаврами, уже тогда времена автостопа миновали, и меня удивляло, что его это не волнует, что этот анахронизм его, напротив, подхлестывает, возбуждает.

Иногда мне случалось ездить куда-нибудь на поезде. Уже наступили холода, и залы ожидания на вокзалах, как это обычно бывает зимой, смахивали на Двор чудес – теплое пристанище для всех замерзающих в городе. Среди оцепеневших, впавших в спячку бездомных горемык, закутанных в платки и одеяла, этаких шаров из ветоши, жавшихся к другим таким же шарам – своим детям, своему имуществу, тележкам, собакам в окружении сумок “Монопри” и “Леклерк”, – среди всех этих людей мелькали пришельцы из другого мира, спящие-на-полу-по-собственной-воле, бродяги-по-призванию, каким я сам был когда-то. Усталые, но продолжающие путь странники, гонимые жаждой узнать, что такое жизнь, лишения, потереться собственной шкурой об асфальт. Большей частью одиночки, волосатые, небритые, без гроша в кармане. Некоторые парами. Почти все веселые, хоть и невероятно грязные. Легко узнаваемые по жизнерадостному виду в толпе других, неподвижных, застывших-в-безысходности, загнанных-в-угол в стенах этого лимба.