Я тебе не ровня - Лариса Шубникова Страница 13

Шумской муж хоть молодой, а неглупый, вмиг догадался, что надобно прекращать гляделки опасные, и разговоры конюшенные. И все время, пока грузились на ладьи, пока шли тихой, глубокой рекой навстречу ворогу увещевал себя и смог унять трепыхания ненужные. Затолкал мысли о золотой косе и ясных глазах Аришкиных подале. Вроде как, излечился.

Утром второго дня похода сошлись в узкой протоке с ляхами и там уж не до девок стало!

Разбойные отряды — дело опасное, в них одни куражливые мужи! Супротив их лихости одна только выучка и помогала. Те-то смерти не опасались, знали, поди, на что идут, а вот ратники свою работу делали, и хотели вернуться по домам и не абы как, а без увечий лишних и с добычей.

Как только в утреннем апрельском тумане проорал дозорный, что ляхи близко, весельные ратники налегли, поддали ходу, а те, что мечными спали — подобрались и воздали перед боем требы кто кому. Власий Пименов поминал светлых богов, а Еська Сокол молился Богу единому. Но все, как один просили одного и того же — оберега.

Ладейный бой — опасный. Беда в том, что тесно на кораблях-то, и осклизло. Когда кровища зальет доски ладей, вот тут и берегись-поворачивайся! Оскользнулся, упал, тут тебя и запинают и не поглядят, что ты боярин, да в доспехе, да крепкий. Андрей, зная про то, измыслил надёвку на сапог. Привязывал веревьем к подошве тонкую досточку ушитую гвоздями — поди опрокинься теперь! Своим бойцам велел так же поступать и в момент, когда вражеские ладьи уж поравнялись с ратнинскими, первым сиганул в самое пекло.

Прошелся Шумской смертельным вихрем по рядам ляшским, даром, что места мало и обоерукому воину развернуться негде! Порубил, порезал, мстя за все и сразу. За грабеж, убийства жестокие, за мать, что через них попала в холопство-неволю, за себя, которому жизнь с рождения медом не была. Рубил со злости, но за собой чуял правду, а потому в отчаяние не скатывался.

На носу уж его десяток допинывал горстку уцелевших, а вот на соседней ладье дела шли не очень. Фаддей задержался малёхо с высадкой, и ляхи приняли на мечи первый его десяток — порубили в капусту! Шумской хоть и не любил боярича, но воевали-то на одной стороне, а стало быть, надо подсобить.

— Пронька, за мной! — окрикнул ближайшего ратника Шумской и полез.

Влетел и обомлел — видать на ладье плыли начальники ляшские. Доспехи крепкие, мечи долгие и опыт Андрюхе подсказал — бойцы непростые, таких нахрапом не взять. Однако трусить не умел, а потому и полетел через тела убитых, лавки, щедро умытые свежей кровью, на помощь Фаддею. Тот рубился сразу с двумя ляхами, но одолеть себя не давал!

— Фадя, влево! — Тот услыхал и посторонился, а Андрей влетел в бой коршуном и взял на себя дородного ляха в блескучей броне.

Шум, грохот, ругань! Стрелы вжикают — одна ткнулась на излете в доспешное плечо Шумского, отскочила. Дородный лях в шеломе не сдавался, рубил с оттяжкой, умело. Но и Андрей не пальцем деланный! С того мечи сверкали, пели песню свою смертельную, жадную.

— Живьем!!!! — воеводский голос чудом долетел до Андрея сквозь грохот боя. — Андрюха, живьем бери!!!

Живьем, так живьем. Теснил дородного к борту, выматывал — ведь не первой молодости боец-то, хоть и грозный, умелый. Краем глаза Шумской приметил, что на ладью поскакали уж ратники Демьяна — шли на выручку — и перестал бояться за спину свою. Коли Демка тут, прикроет!

Дородный задышал часто, употел и сдулся. Еще чутка и Андрей стуканул рукоятью меча в висок ворога и тот осел тяжко, привалился к борту ладьи. Шумской добавил для порядку сапогом в голову и огляделся.

Бой затих, только меж лавками весельными ворочались раненые — свои и чужие. На соседних ладьях уж ратники заправляли, лазали по сундукам, прибыток считали. Открыли дверцу клети у днища, вытащили пятерых девок. Косы распущены, рубашонки разодраны, синяки по телам. Насильники не жалели, так-то…

Пока подсчитывали убитых, да раненых, пока распределяли ратников по ладьям — своим и захваченным — уж и дело к вечеру. Воевода сам допрашивал дородного, что проморгался нескоро, и после того, как Еська Сокол воды ему в харю плеснул. Лях крепкий был, но не сдюжил воеводского гнева и поведал — есть еще два отряда и собираются грабить.

Вечером решили ночевать на ладьях, а утром идти малым ходом по Ржавихе до места, где коней оставили. Андрей умылся, поел, что ближник дал, и опрокинулся с глубокий сон, но уж после всех, последним.

Утресь поднялся раньше других — такова доля боярина. Повошкались малое время, расселись по веслам, и отправились восвояси, долг исполнив. Дошли до места, принялись добычу сгружать. Дело долгое… Обоз нагрузили доверху и потянулись к домам, к уделам своим. Дорогой больше молчали — считали потерянных, вспоминали, решали, как семьям сказать. Попробуй-ка объясни вдове, что одна она теперь и ребятишек, что остались после ратника сгинувшего, ей одной тянуть.

— Андрюх, че смурной? Как выехали из Берестова все ухмылялся, а сейчас-то чего? У тебя-то убитыми нет никого. Вон токмо Ферапонтия стрелой под дых стругануло и то налегко.

— Отвяжись ты, докука. Обычный я.

— То-то и смотрю, опять Гарм из тебя вылез. А вроде человеческое проглянуло ненадолго.

Знал Шумской, отчего проглянуло, но думать себе запретил, и знал, что более мыслями своими к рыжей он не обратится.

А ведь ошибся боярин, ох, ошибся… Вечерним привалом, крайним перед Берестовым, уселись вечерять. Солнце только заваливалось, а потому света было в достатке. Андрей присел у телеги обозной, оперся спиной и глаза прикрыл. Через мгновение по доспешному плечу чиркануло что-то, прошлось, будто горохом просыпало. Андрей вскинулся, огляделся и…

Прямо на земле, рядом с ним лежали бусы девичьи серо-зеленого камня, видать из распоротого мешка с пограбленым выскользнули. Вот только пальцем шевельни, и в руке окажутся. Шумской вздрогнул, понял — вот он тот цвет ясный, будто в осеннюю реку весенний листок кинули. Сердце грохнуло о ребра, загорячело, и не понятно — с горя или с радости.

Шумской бусы взял и без раздумий спрятал в свой подсумок. Поднял глаза к вечернему небу и вздохнул глубоко, только сейчас осознав, что будто жил до сего времени в полдыха, смотрел в полглаза, слушал в полуха. А жизнь-то вот она, раскрылась, развернулась и осыпала Андрея яркими всполохами, вернула радость в пустую душу, зауютила бытие.

От автора:

«Пташку выпустил» — Не так давно смотрела передачу, наткнувшись случайно на беседу журналиста и служащего православной церкви, и вот, что узнала — на Руси люди покупали птичек в клетках не только для того, чтобы слушать как они щебечут, не для забавы, а чтобы выпускать их. Священник высказал интересную мысль — вольных людей на Руси почти не было, и вот так, отпуская птиц, сами будто становились свободными. Я не уверена, что это правда, но мысль светлая и добрая. Хочу в это верить!

Крупчатый хлеб — белый хлеб из хорошо обработанной пшеничной муки. Пекли в богатых домах.