След ангела - Олег Рой Страница 12

Мишке же совсем не хотелось возвращаться на улицу, где моросил мелкий, уже по-осеннему затяжной дождь. Он стоял перед Маратом, бывшим выше его почти на голову и вдвое шире в плечах, и препирался с ним, заранее, впрочем, понимая, что эти препирательства ни к чему не приведут.

И как раз в это время в холле появился директор Роман Владимирович, очевидно, куда-то заехавший с утра по своим важным директорским делам и пришедший на работу без пяти девять.

— Что у вас тут такое? — почти механически осведомился он, торопливо проходя мимо.

— Да вот, — отвечал Марат, — Гравитейшен на урок опоздал. А я его не пускаю, согласно вашему распоряжению.

Директор даже остановился.

— Как ты его назвал? — удивился он. Роман Владимирович преподавал в старших классах физику и хорошо знал всех ребят по фамилиям и именам.

— Дык это… По фамилии, — Марат, чуть растерявшись, кивнул на бейджик Миши.

Удивленный директор обратил взор туда же, не поверил своим глазам, снял дорогущие очки-хамелеоны в модной оправе и снова прочитал по слогам:

— «Гра-ви-тей-шен!» Это что такое? — строго спросил он.

Миша только плечами пожал.

— Ну, это… Шутка.

— Чтоб я больше таких шуток не видел! — весьма грозно произнес директор. И торопливо надел очки. Может быть, для того чтобы спрятать глаза за дымчатыми стеклами. Потому что глаза, несмотря на суровое выражение лица, улыбались. Директор был молод, ему не исполнилось и сорока. И он еще помнил собственные проделки…

Новости по школе разлетаются мгновенно. К концу дня во всей две тысячи четырнадцатой не было ни одного мальчишки или девчонки с «прикольным» бейджиком на одежке. Их все как будто унесло прочь порывом осеннего ветра. Те, кто оставил дома «настоящую» табличку, решили вовсе обойтись без нее, справедливо заключив, что лучше поторчать на перемене в школе, чем получить нагоняй. Тем более что на улице все равно дождь.

А через день ребята из одиннадцатого «Б» курили за школой. Не на пятачке, а подальше, там, где от асфальтированной площадки к железобетонной ограде больницы тянулся школьный сад — десятка полтора старых извилистых яблонь, которые, казалось, специально когда-то обрезали, чтобы на них легче было залезать ребятне. Ни одного яблока на ветвях, разумеется, не было — их еще до начала учебного года собирали вечерами старушки из окрестных домов.

Мишка показывал ребятам растяжку. Растяжка у него действительно была отличная, пять лет занятий восточными единоборствами давали о себе знать. Он задирал ногу почти до вертикали и наносил два-три удара по веткам яблонь, твердо стоя на другой ноге. Занятый этой демонстрацией, он не заметил, как рядом оказался Марат.

— Ого, шестой дан, черный пояс! — проговорил он то ли с восхищением, то ли с издевкой.

Ребята напряглись — что охраннику от них надо? Гравитейшен опустил ногу, несколько раз подпрыгнул, разминаясь, как перед атакой.

— Давай отойдем в сторонку, типа поговорим, — предложил ему Марат.

Они отошли шагов на десять, встали друг против друга.

— Слушай, Гравитейшен, — негромко и дружелюбно проговорил охранник. — Ты это… Ну, в общем, извини, что я тебя попалил. Не хотел, правда.

— Да ладно, — махнул рукой Мишка.

— Без обид?

— Ясный пень.

— В общем, знай, — сказал охранник. — Если тебе что-нибудь понадобится — ну, помощь там какая, поддержка — хоть в школе, хоть вне школы, — можешь рассчитывать и на меня, и на наших ребят. Понял?

Гравитц кивнул.

— Ну а если нам что понадобится — мы тогда к тебе тоже типа с просьбой. Не откажешь?

Миша мотнул головой.

— Ну и лады. Давай пять.

Марат протянул огромную лапищу, Мишка пожал ее, стараясь, чтобы рукопожатие вышло как можно более крепким. Но с тем же результатом он мог бы сжать стальную рельсу. Марат улыбнулся ему, поднес ко лбу два пальца и резким движением отдернул их — так в американских боевиках отдают друг другу салют супергерои.

— Гравитейшен!

Повернулся на каблуках и пошел прочь.

— Ну, чего он? — подскочили к Мише ребята.

— Вроде как извинился, что меня подставил, — по всему виду Гравитца было ясно, что его так и распирает от гордости.

— Ну и правильно. Значит, хороший мужик.

— Мне он всегда нравился…

С тех пор, когда Миша Гравитц попадал в поле зрения Марата, он становился во фрунт и с неизменным «Гравитейшен!» отдавал американский салют. Тот в ответ тоже щелкал каблуками, делал ответный жест и в такт охраннику выкрикивал:

— Робеспьер!

Марату это явно нравилось.

* * *

Взрослые люди с годами забывают, как много времени в отроческую пору они провели за тусней — совместными посиделками с шутками и смехом, «пустыми» с их нынешней, взрослой точки зрения разговорами, прогулками компанией или вдвоем с самым близким другом, которому можно доверить все, что у тебя на душе. Для Санька таким другом все-таки оставался не Лева, а Тема. Льва было невозможно вытащить из дома, оторвать от компьютера, а Артем, как и Сашка, любил проводить время на улице. Боже мой, сколько прошагали бок о бок, сколько проболтали Санек и Тема! Чуть ли не каждый вечер один звонил другому:

— Уроки сделал? Ну, ты выйдешь?

Сделал или не сделал, но выходил. И шли они то налево по проспекту, в парк и дальше, то направо, аж до самого Машиностроительного моста. И говорили обо всем. О школе и учебе. Об учителях и одноклассниках. О музыке и фильмах. Иногда о взрослой жизни, даже о политике. Но чаще всего, конечно, о девчонках — есть ли более важная тема для человека в пятнадцать-шестнадцать лет?

Тема в вопросах отношения полов был еще полным теоретиком, кроме нескольких полудетских поцелуев, он и похвастаться ничем не мог. Его давняя симпатия, Полина Козлова, вроде бы начала наконец-то проявлять к нему внимание, но до того, чтобы позволить себе с ней что-нибудь, было еще далеко, Коза держала себя строго. А более доступных девушек, которых вокруг было немало даже в их классе, Артем избегал, то ли стеснялся, то ли побаивался. И потому особенно любил при каждом удобном случае пускаться в пространные рассуждения о теории секса и психологии женской сексуальности.

Санек только посмеивался — и то про себя, чтобы не обидеть друга. Минувшее лето дало ему богатый жизненный опыт — и не только пребывания во взрослой мужской компании. У бригадира, его двоюродного дядьки, была дочь Анюта, крепкая спелая деваха девятнадцати лет от роду, вся с ног до головы покрытая мелкими конопушками. Эта Анюта сразу же, не смущаясь родством, положила глаз на троюродного кузена, и уже через несколько дней продемонстрировала Сашке в зарослях камышей все свои конопушки — со всеми вытекающими из этого последствиями. Первое время Санек робел, и от своей неумелости, и от страха, что дядька узнает, но опытная и ненасытная Анька быстро заставила его забыть обо всех волнениях. Так что лето у Сани Сазонова состоялось по полной программе. И потому еще труднее, чем прежде, давалось ему хождение в школу, просиживание за утомительными уроками, пустопорожняя болтовня на переменках… Когда он вспоминал, что ему почти девять месяцев таскаться сюда каждый день, становилось так грустно, так тошно, хоть волком вой. Теперь ночами, а частенько и на уроках, его молодое тело все активнее посылало недвусмысленные сигналы, и Сашка всерьез задумался над тем, что пора бы завести себе какую-нибудь легкодоступную пассию хоть ненадолго… И наверняка завел бы — если б не Лила, не ее день рождения в конце сентября.