Книга не о любви - Карен Дуве Страница 12

Само собой разумеется, очень приятно, когда теплое живое существо возит тебя по лугам и лесам, но что мне больше всего нравилось, к чему я постоянно стремилась — это четырехсотметровая скаковая дорожка в заброшенном карьере для добычи гравия. Пони разделял мои пристрастия. Чем ближе мы подъезжали, тем более по-идиотски он себя вел. Видимо, именно любовь к тому дикому мгновению, когда он, тяжело дыша, вытягивался в длину и так быстро перебирал своими короткими ножками, что я, сидя на нем, вообще переставала ощущать движение, нас и объединяла. Как влитая я замирала в стременах, а под ногами с огромной скоростью убегала назад трава. Я наклонялась далеко вперед, стараясь попасть уздечкой в такт с животным, и вся отдавалась скорости. Если в этот момент пони останавливался или тормозил (исключительно из вредности), то мне приходилось плохо. А он делал это часто и охотно: упирался передними ногами в землю и задирал зад. И каждый раз я описывала одну и ту же траекторию: сначала летела круто вверх, в максимальной точке делала пол-оборота и резко падала вниз, ударившись спиной. Последнее, что мелькало у меня перед глазами, — куда-то вдруг исчезающее небо. От удара в легких пропадал весь воздух. Когда Сюзи Клаффке наконец находила меня в высокой траве и, не слезая с лошади, спрашивала, всё ли в порядке, я была способна издавать только странные скрипучие звуки. Болело так сильно, что каждый раз я пребывала в уверенности, что ребра проткнули легкие. Таких падений можно избежать, для этого нужно отклоняться назад или сделать покороче уздечку. Но это ведь своего рода тормоз. Чтобы полностью насладиться ездой, мне приходилось наклоняться вперед и доверяться пони, хотя опыт говорил, что полагаться на него не следует. А вот если он вдруг принимал решение — непонятно, по какой причине, — отнестись ко мне терпеливо, то скорость давала мне чувство настоящего счастья. Я переставала существовать в качестве твердого тела и превращалась в движение, я была сублимацией движения. А из-за того, что в любой момент я могла сломать себе шею, становилось еще отпаднее. Подумаешь, я некрасива и меня никто не любит! Зато мои чувства олицетворяли саму красоту.

Покупка лошади представлялась делом еще более бесперспективным, чем мечты о собаке. Я знаю, что у прилагательных типа «бесперспективный» не бывает сравнительной степени, но это было на самом деле бесперспективнее. «В Боберге полно больных с поперечным миелитом — и всё из-за несчастных случаев во время скачек», — сказал отец. Видимо, он исходил из предположения, что с лошади можно упасть только в том случае, когда она твоя. Ну а вторым аргументом были, как вы сами понимаете, деньги. Если бы я могла, я бы сама заработала на лошадь. Но не в таком возрасте, когда еще даже нельзя разносить «Гамбургер Абендблатт». За пару улиц от нашего дома находился пустой участок земли. Теперь после школы я не ложилась в постель, а корчевала и обустраивала пастбище. Я проливала пот, разбивала себе руки и ноги, недостаточно ловко уклоняясь от падающих берез, вытаскивала корни до тех пор, пока все пальцы не превратились в одну сплошную мозоль. Должно же это было принести свои плоды и приблизить меня к цели — приобретению лошади, пусть и самой плохонькой! Папе я продемонстрировала раскорчеванное поле. Он только пожал плечами. Что тут сделаешь! Делать нечего.

Сначала я сопровождала папу на прогулках с одной только целью — обработать его и уговорить купить лошадь. Я пыталась показать свою компетентность, перечислив пятьдесят видов рисунков на лбу лошади: звездочка, пятно, завиток, звездочка другой формы, звездочка и штрих вместе… Но хотя папа оставался глух к моим желаниям и был тверд как сталь, в один прекрасный момент я обнаружила, что с удовольствием брожу с ним по лесу, да и вообще он мне нравится. Конечно, я и раньше его любила. Его вообще было легко любить. В отличие от мамы, всегда готовой услужить, он, казалось, жил своей собственной интересной и таинственной жизнью. До сих пор я так и не имела ни малейшего представления, что же у него за профессия. Когда он уезжал на своем «опеле», ему приходили большие посылки, иногда штук по двадцать. Открывал их только он сам, при этом мы с братом почтительно заглядывали ему через плечо. Чаще всего в них оказывалось какое-нибудь барахло типа бумажек или тюбиков, но и иногда и что-то интересное вроде резиновых бегемотиков, копий римских или египетских барельефов или, например, сто пятьдесят ярко-красных гипсовых ступней в натуральную величину. Я поняла, что папа несчастлив. Может быть, даже так же, как и я. Может быть, на самом деле я похожа не на маму, а на отца. Я начала даже воображать, что понимаю его чувства. Когда я смотрела, как он сворачивается клубочком на диване, завернувшись в одеяло из ламы, у меня даже горло сжималось. Стоило появиться гостям, и лапа сразу оттаивал. Он чувствовал себя плохо, только оставаясь один на один с семьей. Посторонним он беспрерывно рассказывал анекдоты и каждому сообщал, что теоретически он мог бы уже поставить в свой гараж целых три «феррари». Дело в том, что в какой-то газете он прочитал, что на ребенка с момента рождения до окончания школы в среднем тратится около ста тысяч марок — столько же, сколько стоит «феррари». Теперь он постоянно повторял эту шутку. Но я знала, что в ней есть и доля правды и что жизнь, которую он ведет, мало похожа на то, о чем он когда-то мечтал. Я решила, что не буду больше ныть и просить лошадь. Отцу и так достаточно трудно. По крайне мере, от этой проблемы я его освобожу. Но поскольку до этого я самым подробным образом перечисляла ему преимущества разных пород и перспективы их разведения, то теперь мне пришлось выискивать новую тему. Не говорить же о том, что мы оба несчастны. Мы беседовали о природе и технике, о физике и химии. Как только я, брат и сестра оказались способными хоть чуть-чуть соображать, папа постоянно спрашивал нас формулу воды, так что теперь каждый из нас выпаливал ее как из пулемета. И даже те сказки, которые он рассказывал нам перед сном, всегда оказывались скрытыми задачами по физике. В каждой из его историй король задавал своим трем сыновьям задачи, и решал их только младший принц. Например, шарик закатился в узкую U-образную подземную трубу. Тот, кто сможет его вытащить, получит королевство. Как обычно, у старших ничего не получалось. Младшенький же засунул в трубу садовый шланг, и, когда там оказалось достаточно воды, шарик вынесло наверх.

Я рассказала, что в школе мы соединили проводками велосипедный фонарик с батарейкой и появился свет. К моему облегчению, отец сразу же ухватился за эту тему. Я никогда не могла сказать с уверенностью, сколько времени он будет терпеть мое присутствие на его прогулках, но сейчас он оживленно вещал о замкнутом электрическом контуре. Я спросила, как в батарейку попала энергия, и отец поведал мне, что никому еще не удалось создать вечный двигатель. Все оказалось очень просто: «Представь себе водяную мельницу, установленную в центре закрытой емкости, справа заполненной воздухом, а слева водой. Лопасти изготовлены из более легкого, чем вода, материала. Справа лопасти падают вниз, потому что они тяжелее, как ты понимаешь, воздуха. А потом слева они поднимаются за счет силы воды. Единственная проблема — перегородка. Как лопастям переходить из воздуха в воду, ведь вода не должна переливаться в правую половину?»

Ум отца произвел на меня огромное впечатление. Идея казалась просто гениальной. Может быть, когда-нибудь я буду изучать в институте физику и смогу решить проблему с перегородкой. Папа откроет мне путь в увлекательный героический мир, но для этого нужно сделать так, чтобы он и дальше продолжал вести со мной умные разговоры. Я ломала себе голову, выдумывая темы, которые заинтересуют его настолько, чтобы он забыл о том, что его собеседник — это всего-навсего я. Конечно, маме всегда хотелось со мной поговорить. Она спрашивала, как дела в школе, что приготовить на обед или о чем говорила какая-нибудь скучнющая соседка. Мелочный умишко. Ей никогда не изобрести вечный двигатель. К тому же я просто ненавидела ее слюнявые поцелуи. Само собой разумеется, я отдавала себе отчет, насколько это неприятно — нуждаться в обществе отца из-за нежелания других людей иметь со мной дело. Но я думала, что мои одноклассники не смогут рассказывать так умно и интересно, как мой папа. Мне нравилось, как отец воодушевлялся, сталкиваясь с необычной задачей. Куб, в котором находятся двести волнистых попугайчиков, — будет ли он весить меньше, если начать хлопать в ладоши, чтобы птички взлетели? Выживет ли человек, если в оторвавшемся от тросов лифте подпрыгнет в тот момент, когда кабина упадет на землю? Когда он задавал мне подобные вопросы, я ощущала нашу с ним близость. Он получал такое удовольствие от своих знаний! Но иногда он замолкал на полуслове и морщил лоб, уставившись на меня. Наверное, никак не мог понять, зачем разбрасывается своими шикарными идеями перед таким ничтожеством, как я.