Чарлстон - Александра Риплей Страница 12

– Пинкни!

Он обернулся, послал ей воздушный поцелуй и тут же исчез. Девушка застыла, изумленно глядя ему вслед, пока утренний холодок не напомнил ей, что она все еще в одной сорочке. Лавиния кинулась в постель и зарылась в одеяла. Она лежала и плакала о своем уехавшем герое.

Еще до обеда история о помолвке и дуэли обошла весь город. Во всех домах, где были незамужние девушки, их призывали съесть как можно больше «Хоппин Джона». Никто не знал, почему так назвали традиционное новогоднее блюдо, приготовляемое из гороха и риса. Считалось, что чем больше съешь «Хоппин Джона», тем счастливей будешь в наступившем году. Многие приводили примеры из собственного опыта; предрассудок был настолько силен, что с ним никто не пытался спорить. В доме Энсонов Люси шутливо допытывалась у Лавинии, сколько тарелок «Хоппин Джона» она съела в прошлый Новый год.

Лавиния сияла. Она отодвинула стул от стола так, чтобы можно было видеть левую руку, которая лежала на покрывавшей колени салфетке. На белой, как льняное полотно, руке красиво выделялся перстень с овальным темно-голубым сапфиром – подарком Мэри Трэдд. Помолвлена! И с кем? С Пинкни Трэддом, лучшим женихом во всем Чарлстоне, а значит, и во всей Южной Каролине. А возможно, и в целом мире. Лавиния не могла дождаться полудня. Поскорее бы приходили гости! Ах, как все будут ей завидовать!

В соседнем доме атмосфера была менее праздничной. Мэри, счастливая, болтала о вечере, который намеревалась дать в честь Лавинии. Но Джулия встретила ее болтовню холодным молчанием. На лице старшей сестры было написано неодобрение, она отказывалась разделить восторг Мэри по поводу романтической драмы. Стюарту и Лиззи велели молчать, пока взрослые сами с ними не заговорят. Все, чего желали дети, – это чтобы на них обращали поменьше внимания. Затем Джулия объявила, что они прощены, и дети чинно направились к двери. Стюарт тут же убежал с мальчишками пускать шутихи, а Лиззи поднялась к себе в детскую. Там она объявила куклам, что Пинни убил дракона и теперь женится на принцессе.

«Мой дорогой будущий супруг… – Лавиния перечитывала письмо, которое написала ночью. – Мое сердце переполнено радостью оттого, что вы оказали мне честь, попросив моей руки. Оно бьется в груди взволнованно и радостно, будто птичка, испуганная великолепием клетки, которой является ваша любовь, и не может не петь от восторга.

Когда мы встретимся вновь, я боюсь, как бы мне не умереть от непомерного счастья; но я верю, что ваши сильные руки поддержат меня и укротят биение сердца, которое, словно жаворонок, жаждет петь для вас божественные песни о благословенной взаимной любви и соединенных судьбах…»

Четыре страницы были исписаны красивым почерком с изящными завитушками. Лавиния переписала их из своего любимого романа, повествующего о романтической страсти и приключениях во времена красавца принца Чарли. Книжные полки над секретером Лавинии были заполнены подобными книгами, и каждую ночь она могла писать Пинкни новое любовное письмо. Он получал их зараз по дюжине, если не больше; почтовый курьер доставлял их, преодолев вместе с тяжело нагруженной кавалерией Хэмптона холмистые просторы Виргинии. Как и на любой войне, письма из дома были для солдата драгоценны. Пышные, чувствительные излияния Лавинии казались Пинкни роскошью. Шли месяцы, и в его памяти воспоминания о ее мягких, нежно пахнущих волосах переплетались с чувством тоски по дому и по долгим счастливым часам прежней жизни. Лавиния стала воплощением всего, что он потерял, и он тосковал о ней.

Наступила весна. Пинкни сорвал цветок с деревца кизила, чудом уцелевшего после битвы при Фредериксбурге, и засушил его меж дорогих страниц, которые носил с собой в седельной сумке. В медальоне с часами хранилась миниатюра, которую прислала ему Мэри. Он часто смотрел на портрет, пытаясь вспомнить, как выглядела изображенная на нем девушка. И даже себе он не отважился бы признаться, что единственное письмо, полученное от Джулии, было для него гораздо важнее. Пинкни перечитывал его по многу раз. Пришло оно в конце июня.

«11 мая 1864, Чарлстон. Вернулись в город после обычного сезона на плантации. И в Барони, и в Карлингтоне хорошие всходы. Все дома в отличном состоянии. Прекрасный корм скоту из стеблей гороха. В Карлингтоне четырнадцать человек родилось, трое умерли. Гнедая ожеребилась, жеребенок отличных статей. Производитель незнаменит. Все хорошие лошади у Хэмптона. Забито, засолено и отправлено в армию две трети всех бычков, свиней, овец. Оставшиеся припасы сохраняются. Карл, управляющий, тупица и вор. Наняла вместо него инвалида войны из предгорья. Жди прибытка новорожденных мулатов к следующей зиме. Леса болеют: олени объедают кору. Слуги подстрекают меня к браконьерству. Запасла оленины на всех нас. Неплохая забава к твоему возвращению. У болота с кипарисами видели огромного кабана. Семья здорова. Провизии достаточно. Осада усилилась, но Шарлотт-стрит невредима. Храни тебя Господь. Джулия Эшли».

Пинкни за скудным ужином перечитывал письмо Джулии Эшли. Жесткая, как подметка, соленая говядина – вот и все, что им дали за весь день, но при мысли, что мясо, возможно, получено из Карлингтона, солонина казалась вкусней. Несмотря на то что зубы болели и десны кровоточили от длительного недоедания, Пинкни улыбался.

– Вы не табак жуете, капитан?

Пинкни вздрогнул. В нем вскипела ярость. На войне все знают, что нельзя подкрадываться сзади. Надо подходить спереди, а если со спины, то так, чтобы было слышно. Это было неписаным правилом.

Однако гнев Пинкни стих, когда он увидел, кто к нему подошел. Это был мальчишка, и довольно жалкий, один из новых рекрутов, которые дожидались, когда войско вернется в лагерь.

– Как тебя звать, вояка?

– Джо Симмонс, сэр.

Паренек расправил костлявые плечи и отсалютовал. Пинкни оставил его стоять навытяжку и внимательно пригляделся к нему. Волосы будто пакля, мертвенно-бледная кожа, выпирающие локти, ребра, ключицы, тонкие кривые ноги. Коротышка, вряд ли он был бы выше даже на хорошей пище, но ноги колесом и рыхлая кожа свидетельствовали о пеллагре и рахите. Кормили рекрутов скудно: все та же маисовая каша со свиным салом. Мальчишка, без сомнения, приехал из далекого села, об этом свидетельствовал закипавший в его светлых янтарно-желтых глазах гнев.

– Вольно, Джо Симмонс. Присядь-ка здесь на корточки, я тебе кое-что объясню.

Мальчишка ссутулился, но остался стоять.

– Что толку летом греться у костра?

– Как знаешь. Но если не хочешь, чтобы тебе прострелили голову, ты должен кое-что выслушать. Никогда не подкрадывайся, как индеец, к человеку, у которого пистолет, и не спрашивай, что он жует. Я чуть не убил тебя.

Джо усмехнулся.

– Стоило подумать! – Он легко опустился на землю рядом с Пинкни. – Однажды я и мой папаша поджидали в засаде оленя. Мой брат подошел к нам совсем неслышно. Папаша разрядил оба ствола. Но брат остался жив. Папаша метил в большого оленя, а Сэм совсем маленький паренек.

Пинкни узнал знакомый говор.