One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс Страница 12

На самом же деле их «джонка» являлась огромной современной моторной лодкой, сверкающей хромом и полированным деревом. Команду ее составляли постоянно улыбающиеся супруги-кантонцы, одетые в чистенькую белую форму. И даже весной 1997 года, находясь на борту катера, можно было легко представить, что жизнь в Гонконге никогда не изменится и не будет никакого возвращения земель Китаю. Казалось, что все в моей жизни останется навсегда таким же праздничным, как и в те дни.

«Джонка» принадлежала компании и предназначалась для развлечения важных клиентов из Лондона, Шанхая или Токио. Однако, если таковых в ближайшие несколько дней не ожидалось, сотрудники имели право самостоятельно распоряжаться лодкой и совершать бесконечные морские путешествия между сотнями крошечных островков, которые, собственно, и составляют Гонконг.

Как правило, катер брали мужчины-адвокаты, прихватывая с собой симпатичных стюардесс, служивших на местных авиалиниях. Что же касается Роуз и меня, то мы находились на той стадии отношений, когда интересуются только друг другом, а потому мы не приглашали с собой никого из посторонних и путешествовали лишь в компании супругов-кантонцев.

Последний раз мы отправились в «джонке» на крохотный островок без названия, где старик в древней забавной и очень просторной одежде угощал нас холодным пивом и аппетитными креветками, приготовленными с каким-то особенным набором специй. Все это происходило в малюсеньком ресторанчике, по размерам и внешнему виду больше походившем на дряхлую лачугу. Мне вспоминается деревянный причал, стая полудиких собак, бродивших по берегу, и полная тишина, которую нарушали лишь наши голоса да шум морского прибоя.

На обратном пути я даже задремал на палубе. Мой желудок был заполнен большим количеством «Цинтао» и самыми вкусными в мире морепродуктами.

Не знаю, сколько времени я спал, но, когда очнулся, солнце уже изменило свое положение на небосклоне. Стояла нестерпимая жара. Горячая палуба жгла спину даже через пляжное полотенце. Откуда-то издалека доносился крик чаек. Что-то ласково нашептывали волны, поскрипывали снасти мерно покачивающейся лодки. И в этот момент надо мной возникла Роуз. Она улыбалась, но черты ее лица скрывал ослепительный блеск послеполуденного солнца.

Я прищурился, чтобы получше разглядеть любимую. Но теперь моему взгляду был доступен лишь ее темный силуэт. Не осмеливаясь полностью открыть глаза, я попытался приподняться со своего места.

Но она жестом руки остановила меня.

— Оставайся там и не двигайся, — приказала Роуз.

Ее голова полностью закрывала от меня солнце, а вокруг нее продолжали сиять лучи. Такое зрелище наблюдают во время солнечного затмения, и я наслаждался необычной картиной.

Я прикрыл глаза ладонью, потому что на них выступили слезы, но не мог отвести взгляд от лица любимой женщины.

— Теперь тебе меня видно?

— Да.

— Уверен?

— Конечно.

— Вот и хорошо.

Мы долго молчали. Мне показалось, будто Роуз хочет, чтобы ее лицо навсегда запечатлелось в моей памяти, чтобы я запомнил эти минуты навечно и не забывал о ней до конца жизни.

Потом она отошла от меня.

— Тебе нужно что-нибудь накинуть на плечи, — посоветовала Роуз. — Иначе ты рискуешь сильно обгореть.

Я трижды прохожу мимо входа в Международную школу иностранных языков Черчилля, пока наконец не замечаю его. Оказывается, дверь располагается между входом в старенький магазин, торгующий джинсами, и новехоньким кафетерием, в той части Оксфорд-стрит, где толпа прохожих создает самый густой поток. К тому же дверь настолько узкая и невзрачная, что сразу заметить ее практически невозможно. Перед тем как обнаружить ее, я успел выпить пару чашечек капучино с сахаром и чуть не купил себе пару джинсов «Ливайс» (к сожалению, у них не нашлось моего размера). И только после этого я отыскал нужную дверь.

Ее уныло стерегут двое учеников, о чем-то болтая и время от времени почесываясь и теребя свой пирсинг: девушка — пупок, а парень — то ноздрю, то бровь. При этом молодые люди успевают раздавать безразличным прохожим рекламные листовки. Когда я прохожу мимо них и поднимаюсь по крутым лестничным ступенькам, слушатели курсов английского языка не обращают на меня ни малейшего внимания.

Международная школа иностранных языков Черчилля занимает целый этаж в очень своеобразном строении. Чем глубже вы заходите внутрь здания, тем сильнее начинают разветвляться его бесконечные коридоры. Это нечто вроде чудесного шкафа, при открывании превращающегося в пещеру, ведущую, в свою очередь, в волшебную страну Нарнию. Правда, здесь отовсюду слышатся веселые разговоры студентов, в голосах которых явно различается иностранный акцент. Где-то вдали раздается хохот, а в одной из аудиторий учитель разъясняет ученикам значение идиом, часто встречающихся в современном английском языке.

Мне сразу же показалось, что школа Черчилля — место куда более приятное, нежели, скажем, школа фонда Дианы или те же курсы «Двойной успех». Я даже уловил приятный запах кофе и жареных цыплят. Стены тут выкрашены в желтый цвет, старая краска кое-где облупилась от времени, но на это не обращаешь особого внимания, потому что все они увешаны яркими плакатами и пестрят важными сообщениями. Объявления написаны на английском, французском, итальянском и даже японском языках. Кто-то продает котелок для варки риса, так как собирается вернуться на родину; сдает или снимает дешевое жилье; продает предметы быта; дает уроки или, напротив, сам хочет воспользоваться услугами репетитора. Здесь можно узнать о том, чем живут и дышат приехавшие в страну молодые люди, и рассказывается об этом чуть ли не на всех существующих ныне языках.

В этом месте находиться вовсе не так опасно, как в школе Дианы, и, уж конечно, тут отсутствует напускная серьезность и вдумчивость, которыми пропитана атмосфера в «Двойном успехе». Здесь бурлят искренние чувства и царствует молодежь, дружелюбно приглашая вас присоединиться. Мне становится настолько уютно, что я отваживаюсь на весьма решительный шаг: подхожу к столу администратора и спрашиваю, не требуются ли им преподаватели.

Проходит двадцать минут. За это время я успеваю заполнить все необходимые анкеты и написать заявление с просьбой о зачислении в штат. И вот я уже сижу перед Лайзой Смит, которая является директором школы Черчилля. У нее рыжие крашеные волосы, огромные солдатские сапоги и неестественных размеров серьги, напоминающие примитивные украшения первобытных племен. Они настолько массивные, что кажется невероятным, как мочка человеческого уха может удерживать такой груз. Несмотря на то что Лайза разоделась по последней молодежной моде, нетрудно догадаться, что скоро она справит свой шестидесятилетний юбилей. Женщина настроена по-деловому, держится серьезно, без улыбок, но достаточно вежливо. Ровно настолько, насколько и полагается директору при найме на работу нового сотрудника. Она долго изучает мои анкету и заявление и наконец замечает:

— Миру, как никогда раньше, нужен английский язык. Наши ученики будут искать работу в сфере туризма, мелкого и крупного бизнеса, информационных технологий… Впрочем, куда бы они ни направились, везде им потребуется английский язык. Он правит миром. Думаю, не ошибусь, если назову английский языком следующего столетия.