Заклятие (сборник) - Шарлотта Бронте Страница 12

Последующий разговор был лаконичен, как телеграфная депеша.

Кунштюк (в ответ на мой первый вопрос). Нельзя было этого делать.

Я. О чем ты?

Кунштюк. О вашей поездке.

Я. Что будет?

Кунштюк. Опасность.

Я. Что герцог рассердится?

Кунштюк. Что герцог умрет.

Я (после паузы, немного придя в себя). Как это понимать?

Кунштюк. Так и понимать! Дело было настолько близко к свершению, что кара, хотя бы частичная, неизбежна.

Я. Не могу взять в толк, что ты говоришь.

Кунштюк. Может, вы и не понимаете, но это так. Не надо вам было ревновать. Зря вы поддались любопытству. Коли любовь Заморны принадлежит вам, важно ли, что она принадлежит не вам одной?

На это я воскликнула:

– Так она и вправду его жена!

Он не услышал моих слов, поэтому я, взяв себя в руки, повторила вопрос на языке жестов.

– Истинная правда, – был ответ. – Леди Оронсей и впрямь жена герцога.

Я ничего не могла сказать; мысли мешались, сердце помертвело. Сколько я пробыла в оцепенении, не чувствуя ничего, кроме нестерпимой боли, – не знаю. Наконец я вспомнила, что произошло, и принялась искать глазами Кунштюка, но он уже ушел. В голове роились тысячи вопросов, которые я хотела ему задать. Однако я понимала, что требовать его назад бессмысленно: он никогда не продолжает разговор, который считает оконченным.

В ту ночь сон бежал от моей постели. Весь следующий день я провела в смятении, которое Вы, моя дорогая бабушка, можете вообразить, но я описать не могу. Меня пугала тень опасности, на которую намекнул мой муж, а еще более – тень его неудовольствия; я корила себя за глупую ревность, и одновременно пламень той же самой ревности разгорался в моей душе еще жарче; я молилась о возвращении герцога и трепетала при мысли о новых бедах, которые оно сулит. Так миновала ночь. Прошел день, и следующий, и еще один – вернее, они ползли, словно нагруженные свинцом. За все время мне не было от мужа ни единой весточки, хотя здешние секретари ежедневно получали из Адрианополя депеши, скрепленные его подписью и печатью. Значит, он не мог быть сейчас на вилле Доуро, и это хоть немного утешало.

Наконец, под вечер пятого дня, он приехал. Я была в салоне среди гостей, когда вошел герцог в сопровождении моего брата. Эдвард был весел и бодр, а вот Заморна, увы, выглядел усталым и изможденным. Значит, проклятье и впрямь пало на него, и я тому причиной.

Едва он вошел, его окружила плотная толпа, так что я, как ни терзалась угрызениями совести, долго не могла приблизиться к нему и заговорить. Стоя в сторонке, я приметила мою невестку Марию: она бесстрашно подошла к своему мужу, и Эдвард улыбнулся так тепло, взял ее за руки с такой нежностью, что я едва не расплакалась при мысли, насколько иной прием ожидает меня саму.

– Заморна, – услышала я голос Монморанси, – скажите на милость, что с вами такое? Вы перетрудились! Клянусь, так не годится! Если вы столь слабосильны, лучше уж сразу препоручить вас заботам гробовщика.

– Скажите на милость, Монт, – беспечно отвечал мой муж, – что с вами такое? Определенно, вы смотрите на мир сквозь кривое стекло. Это вам надо к гробовщику! Что до меня, я здоров как бык.

– Пустое бахвальство! – объявил Монморанси, беря большую понюшку табаку. – Мистер Эдвард, что скажете вы?

– Скажу, что он лжет! – уверенно отвечал мой брат. – Уверяю вас, в последние два дня герцог Заморна принужден был выслушать все, что я думаю о его виде (кожа да кости, как говорят лихие молодцы), отсутствии аппетита, беспричинном унынии и прочей нелепой ерунде! Если он не переменится, я сам вырву у него из рук скипетр и вложу прялку!

– О гневливец! – проговорил герцог тем же веселым тоном, снимая шляпу и являя взорам глаза, блестящие ярче обычного, и прекрасные, как всегда, кудри. – О гневливец, кто набросит узду на твой рот и прижмет удилами твой язык? Брат, гляньте, сколько прелестных щечек побледнело от ваших слов! Клянусь честью, дамы, я горжусь вашим участием, но, как оно ни лестно, приберегите его для кого-нибудь другого. Заморна еще не умер, хоть бы все вороны мира каркали о его скорой кончине! Я жив, клянусь небом, назло им, назло ему!

Это было произнесено твердо, с вызовом в очах, обращенных не к конкретному лицу из числа присутствующих, а скорее к тому, кто стоял перед его мысленным взором.

Что это могло означать? Мгновенное волнение улеглось, герцог стоял такой же спокойный и бодрый, как прежде.

Я наконец смогла подойти ближе, хотела заговорить, хотела сказать, как огорчает меня его нездоровый вид, однако я словно онемела и могла лишь взять герцога за руку.

– Что ж, Мэри, – промолвил он, – вы тоже думаете, что я ходячий скелет, живое олицетворение смерти, существо, медлящее на поверхности земли, хотя давно должно лежать в ее недрах?

Эти слова показали мне истинное состояние его чувств, обостренную мнительность, преувеличивающую всякую услышанную или угаданную мысль. Я ответила только:

– Милый Артур, я так рада вас видеть!

– Что? Рады видеть, как я умираю? – И он с ироническим смехом повернулся к гостям.

Остаток вечера получился донельзя тягостным. Хотя сам герцог был лихорадочно весел, ему не удалось заразить своим настроением других. Все видели, что его веселость притворна, а такого рода натужная бодрость угнетает хуже самой глубокой меланхолии. Наконец гости начали расходиться. Компания за компанией выходила из дома, карета за каретой отъезжала от крыльца; поток «перстней, плюмажей, жемчугов» ^[26], наполнявший комнаты, схлынул, истончившись до жиденьких ручейков. Они тоже постепенно иссякли, и, когда часы пробили четыре, я раскланялась с последним из уходящих гостей. Мы остались одни – мы, то есть я и мой супруг. С бьющимся сердцем я повернулась к нему. Сейчас мне предстояло узнать, очень он на меня гневается или нет, а еще – сможет ли он наедине со мной превозмогать недуг так же стойко, как на людях. Увы, последний вопрос разрешился сразу.

Герцог упал в кресло, обессиленно уронил голову, закрыл глаза и прижал ладони к лицу. Окна салона уже подрагивали от рассветного бриза, холодный свет зари струился в те из них, что выходили на восток, мешаясь с тусклым сиянием непогашенных свечей. В этом нездоровом освещении я смотрела на мужа. Оно добавляло тягостности и без того гнетущему зрелищу. Я подошла и встала рядом. Он не смотрел на меня и не говорил со мной. Мое сердце обливалось кровью при виде запавших глаз, нахмуренного лба, мраморной белизны губ и щек; все величие Заморны поверглось в прах смертный. Я машинально склонилась над ним, мое дыхание шевельнуло его волосы; он поднял глаза.

– Ах, Мэри, – проговорил он со слабой улыбкой на изможденном лице, – вы прекрасно видите, как я плох. Бесполезно долее притворяться. Я сражался с недугом, сколько мог, и вот плоть изнемогла, хотя дух еще борется. Сядьте, дорогая, вам все равно не понять моих слов. Боюсь, если начнется лихорадка, мой бред будет ужасен.