Танцуя с тигром - Лили Райт Страница 12

Анна проезжала мимо пустых полей, открытых навесов и складов. Февраль снаружи. Февраль внутри. Деревья казались скелетами на фоне мрачного серого неба.

Она могла вернуться к Дэвиду.

Она могла вернуться к отцу.

Она могла поехать на запад и мчать, пока не доберется до необитаемой местности, а потом лечь под деревом.

Вместо этого она отхлебнула своего мерзкого коктейля и прокричала, подпевая радио: «Я путешествую по миру и семи морям! Каждый что-то ищет» ^[48].

Покинув пределы Норвока, она остановилась у сигаретного киоска. Там продавали только блоки. Она купила на сто девяносто девять сигарет больше, чем ей было нужно.

Держа одной рукой руль, другой сигарету, она думала обо всех причинах ненависти к Дэвиду. Она ненавидела его лицо. Его яркие голубые глаза, его широкий лоб, его жеманное самодовольство. То, как он брезгливо отталкивал еду на тарелке, если блюдо не было оформлено надлежащим образом. Его богемных друзей-пустышек с их рассуждениями о ценностях и хорошем вкусе. Его неспособность расслабиться – в руках постоянно кроссворд или немецкий словарь; его непомерно растущие амбиции. Как может лысеющий мужчина быть настолько уверен в своей неотразимости? Она ненавидела его безупречное пуленепробиваемое резюме. Он никогда не продавал мороженое. Никогда не носил пакеты с продуктами. Его первая стажировка в высшей школе была в музее Соломона Гуггенхайма. Оплачиваемая.

Но она безнадежно влюбилась в него. Это было правдой. Она могла вспомнить этот момент с точностью до минуты. В тот вечер он стоял, прислонившись к стене, держал за горлышко бутылку пива и развязно строил Анне глазки. Какими словами это описать? Очаровывал? Потреблял ее. Говорил об Уорхоле.

Он сказал, что ему не нужно объяснять это искусство. Оно и так здесь. На поверхности.

Способна ли ненависть заменить любовь в одно мгновение? Нет, не способна. Ненависть не заменила любовь. Теперь она любила его и ненавидела его. Фрэнсис Скотт Фитцджеральд говорил, что способность удерживать в сознании две противоположные идеи, не теряя при этом другой способности – действовать, есть признак зрелого интеллекта. То есть она теперь – чертов гений. Правда, она, Анна, не действовала. Она пила «Хосе Куэрво». Она раздирала кожу на больших пальцах, и кровь капала на ее ботинки.

К вечеру она вернулась в Бруклин. Хармоника проводила долгий уик-энд в ашраме ^[49] в Лас-Вегасе. Стикер на холодильнике гласил: «Пошел он на хер! Сосредоточься. Потянись. Экстракт листьев оливы два раза в день. Цем-цем-цем». Анна наполнила ванну и поставила урну рядом с травяным шампунем. С бокалом вина в руке она устроилась в воде и представила мамино лицо, ее пальцы, перебирающие клавиши фортепиано, ее колени. Погналась бы мама за этой посмертной маской? Конечно, погналась бы. Она и так это сделала. Она рискнула жизнью, чтобы помочь отцу, и именно поэтому ее больше не было.

Когда вода в ванне остыла, Анна вытерлась насухо, надела платье. Нижнее белье осталось лежать в шкафу. Она отнесла урну в комнату и поставила ее у компьютера. На веб-сайте об искусстве уже появились фотографии с открытия выставки работ Уорхола. Дэвид позирует вместе с директором Метрополитена. Дэвид позирует с женщиной, подражающей образу Эди Седжвик ^[50]. Дэвид позирует с Клариссой. Кларисса была младше Анны, ниже ростом, самоуверенная, с широкой улыбкой. Анна изучила лицо Дэвида. Он выглядел счастливым, расслабленным.

Может быть, она всегда в нем ошибалась. Дэвид со своими учеными степенями в «Плющах» ^[51], летними каникулами в Нантакете, крекерами с перцем, которые он заказывал из-за границы. Предыдущий бойфренд подарил ей на день рождения свитер. Дэвид подарил ей гравюру Афродиты, датированную XVIII веком. Да, он происходил из обеспеченной семьи, но ко всему прочему он упорно трудился, определяя ценность, повышая ее, так что у Анны подкашивались ноги, когда он восхищался и ею. Она была счастлива избавиться от ощущения заурядности, нырнуть в мир маленького черного платья. Правда, ее отец был коллекционером произведений искусства. Но без образования в сфере искусства или послужного списка в музее Дэниел Рэмси был очередным дилетантом, который следует своей интуиции, что одновременно и восхищало, и раздражало Анну.

Анна взяла с полки у Хармоники книгу, написанную ими, и плюхнулась на диван. Эти маски были близки ей, как старые друзья: загорелый мавританец, похотливый negrito ^[52] из Табаско, маска chivo ^[53] с настоящими рогами. Любимая маска Анны была проста: вогнутая деревянная пластина, выкрашенная в зеленый, как иголки молодой сосны, цвет, клюв вместо носа, два прямоугольных глаза размером с фишки в игре «Скрэббл» и рот, застывший в взволнованном вдохе. Маска выглядела испуганной, одинокой, словно это и не маска вовсе, а человеческое лицо, искаженное от боли. Казалось, что эта птица, или человек, или птица в человеческом обличье, больше всего на свете хотела улететь прочь, на край земли.

Гнетущая печаль волной захлестнула Анну. Она пересыпа`ла пепел своей матери, просеивая, будто могла найти внутри что-то ценное. Последнюю записку. Мамин голос. Анна открыла журнал, нашла отрывок дневника, который перечитывала много раз, – выдержки из произведения Хуана Рульфо, которые мама переписала на испанском. Еще в средней школе Анна тайком выписала в журнал их перевод. Ей нравилось читать на испанском ради звучания, на английском – ради смысла.

«Я закончила “Pedro Paramo” ^[54], роман Хуана Рульфо. Увлекательный, но жуткий. Умирающая мать рассказчика берет с него обещание съездить в Комалу, деревню, где она родилась. «…Там ты увидишь все, что я любила, все, что было мило мне в жизни. Мой родимый край. Какие сны мне там снились, какие мечты наполняли тоской мое сердце! Селение наше раскинулось на высоком холме над равниной. Оно все утопает в зелени, и листва его садов манит к себе серебряным звоном, словно копилка, хранящая твои самые заветные воспоминания. Ты придешь туда и скажешь себе: вот место, где мне хотелось бы остаться навеки». Но когда сын возвращается в Комалу, он обнаруживает там только призраков! Я хочу обрести вечный покой в Оахаке. Здесь так много красок, так много жизни. Мертвые не умирают. Они остаются».