Когда забудешь, позвони - Татьяна Лунина Страница 12

Карьера явно претендовала на чемпионство. Мало того, уже рвала финишную ленту. Видит Бог, он не подталкивал ее сзади, не было толкачей и сбоку. Просто спокойно делал свое дело — вот и все.

Не успели разменять третий месяц с того банкета в «Праге», как его назначили замом директора по науке. Новая должность имела свои преимущества и недостатки. В плюсе — неплохие деньги, больший масштаб работы и соответственно больше свободы для творческого самовыражения. Минусы притягивали обиду, все яснее читаемую в глазах жены, и ее неприкаянность: Алла теперь гораздо чаще бывала одна. Но она сама выбрала этот жизненный модус — знала, за кого замуж шла. А у Бориса сейчас столько нерешенных задач, что заниматься еще и проблемой женского досуга он просто не имеет права. Да и на что ей обижаться? Деньги есть, муж в сторону глазом не косит, раз в месяц в кино водит, раз в квартал — в ресторан. Много ли баб так живет? Но говорить об этом — нервы себе трепать. Надует губы, отвернется к стене и глаза закроет — дескать, спит. А как дневное напряжение снимать? К бутылке прикладываться он не мастак. Раздался разовый стук, и в дверной проем просунулась озабоченная физиономия.

— Борь, я не приду на собрание, а?

— Александр Семенович, не злоупотребляй внеслужебными отношениями: на то они и вне, что работы не касаются.

— Товарищ замдиректора, ты же по науке зам — не по хозчасти, не будь занудой. Лучше признайся: будешь выступать сегодня или нет? Меня народ уже достал: когда озвучится Борис Андреич? Если будешь — приду. Как говорится, не до жиру — быть бы живу.

— Буду.

— Лады, тогда и я буду. Но при любом исходе я с тобой. Не разлей вода, так сказать. — И весело подмигнул: — Один за одного и двое за дуэт!

— Когда шутить научишься удачно? — поддел друга Борис. — Кустарщиной за версту несет.

Попов проигнорировал мелкий укол и, развернувшись на сто восемьдесят, выдворился из кабинета. Борис задумался: а ведь Сашка прав — быть бы им живу. И поводы сомневаться в этом, к сожалению, есть.

Ноги у сегодняшнего собрания выросли месяц назад, когда появилось открытое письмо зама директору, где Глебов высказал некоторые идеи о выживании ученых в новых условиях. Ситуация складывалась не простой. Полгода прошло после августовского путча, и пока народ радовался победе демократии, новые политики начали потихоньку «кидать» тех, кому совсем недавно клялись в верности. НИИ, работающие на оборонку и предоставленные сами себе, хирели, происходил отток научных кадров. Оставались такие фанатики, как Попов, как Иваныч, который отдал институту больше тридцати лет, и женщины, генетически настроенные против любых крутых перемен. Эти люди не спешили покидать институтские стены. Зачем? Чтобы вне этих стен слышать, как неправильно жили? Да и альтернативы, если честно, особой не было: отработанный материал, кому он нужен? В коридорах стали поговаривать о штатном сокращении, в воздухе запахло предательством и безразличием. Чтобы уцелеть, требовались перемены. О них и шла речь в открытом письме. Реакция директора оказалась банальной: Филимонов намекнул, что незаменимых нет, а спустя пару дней и вовсе прекратил общение со своим замом. Однако Борис был не одинок. Открытое письмо цитировалось в лабораториях и курилках. Глебова поддержали в Комитете. Но и противоборствующая сторона не дремала. В общем, сегодня этот фурункул должен прорваться, неизвестно только, куда потечет гной. Зазвонил телефон.

— Слушаю!

— Глебов, — голос жены был веселым и ласковым, — я готовлю мясо по-голландски, твое любимое. Ты когда придешь?

— Не знаю, скорее всего не скоро. У нас собрание.

— Сократи, ты же начальник!

— Алла, я работаю, а не лимитирую время. Пора бы к этому привыкнуть.

Трубка вздохнула и зачастила возмущенными гудками. Ну вот, опять обиделась! Занялась бы чем-нибудь, что ли? Работать бы пошла, хорошая медсестра — нужное для народа дело. И рука у Алки легкая: не укол — поцелуй бабочки. Он вспомнил, как познакомился со своей будущей женой. Двусторонняя пневмония свалилась как снег на голову. Да еще в мае, да еще в одночасье, и в запарку, когда от работы не продохнуть, а каждая минута на вес золота. Издеваясь, скалилась, подлюга: отдохни, дескать, а я тебя пригрею. Пригрела! Температура под сорок, Серега в отпуске, Попов из лаборатории носа не кажет. На звонок в дверь пошел как в тумане. Вспомнив, кого увидел тогда на пороге, Борис ухмыльнулся. До сих пор пульс дает легкий сбой. Наверное, его легкие и задышали тогда, как жабры в воде, при виде Аллы. Ноги — от шеи, узкие щиколотки, тонкая талия и высокая грудь — одного этого достаточно для улета. А ведь были еще огромные голубые глаза, потрясающая улыбка и забота. Немудрено, что не заметил, как оказался окольцованным. Медсестра из поликлиники метила иглой в задницу, а попала в сердце. Глебов досадливо поморщился: черт, куда его занесло! Мысли — как у директорской Инны, такие же надушенные и жеманные. Тьфу! Он потянулся за сигаретой и уткнулся в наброски своего предстоящего выступления, потолкуй предстоит серьезный — не до соплей.

Разговор действительно вышел непростой. Но и результат ошарашил филимоновцев: идеи зама поддержали почти единогласно, а семьдесят пять процентов трудового коллектива проголосовали за нового директора — Бориса Андреевича Глебова.

— Старик, это виктория! — ликовал Попов, выходя с Борисом на заснеженную улицу. — С тебя причитается пятьсот капель чистенького, как слеза ребенка! И для этой слезы я с удовольствием выделю часок своего драгоценного времени.