Ночная княгиня - Елена Богатырева Страница 12

Впервые Саша обыграл князя, когда ему исполнилось девять. Поставил хитрую ловушку, в которую князь попался с потрохами. Почуяв проигрыш, Николай страшно разволновался, обиделся было на Сашу и в конце концов сгреб фигуры с доски широким рукавом своего домашнего халата, будто случайно. На том и закончили. Князь не любил проигрывать.

Саша с детства любил возиться с оружием. Арсений объяснял ему, как устроены пистолеты, давал подержать в руках саблю, побывавшую в боях. Учил стрелять. Поскольку к восьми годам Саша уже прекрасно держался в седле, его стали брать на охоту. А в десять впервые разрешили пальнуть в куропатку. Через год мальчик попадал из десяти уток — в девять. Причем бил их высоко в небе, не дожидаясь, как Николай, чтобы сели на воду. У него оказались от природы острый глаз и твердая рука. «Вот бестия!» — восхищались ловчие. Только Николай капризно морщился: «Везет подлецу».

Жизнь текла своим чередом, и никто бы не помышлял об отъезде, если бы не последующие события…

В общем, ничего особенного в доме не происходило. Если бы не дознание, не назойливый следователь со своими вопросами. А тут Никитка, который был у князя и конюх и псарь, вспомнил вдруг, как недели за две до происшествия с собаками творилось что-то неладное. Начинали ни с того ни с сего отчаянно лаять по ночам…

Князь полагал, что это от луны у собак случаются приступы охотничьего азарта. Арсений кивал согласно, но по ночам сидел с заряженным пистолетом у себя в комнате, не зажигая огня и не раздеваясь. А через несколько дней любимый пес князя околел. За ним и вся стая. Для князя это, конечно, был удар, но что поделаешь, с собаками, особенно породистыми, такое случается часто. Вон у Петра Петровича в позапрошлом году все куры передохли за три дня. Кто знает, может, какая собачья холера… Князь привез из уезда трех щенков.

Анна, девушка, живущая в пристройке вместе с остальными слугами, сказала, что Марфа в последнее время была не в себе будто. А спросили почему — глупость сморозила: косы, говорит, укладывать по-иному стала и ходить. Проку от дуры-девки следователю было мало…

Когда в корзине в сенях появились щенки, Сашка никак не мог оторваться от смешных востроносых мордашек. Возился с ними целыми днями, бегал по саду. И однажды ему послышалось, что зовет кто-то… Этого он, конечно, следователю не сказал, потому что никто его не спрашивал. Щенки с детским рыком вырывали у него из рук палку, и вот тут кто-то сказал не громко, но отчетливо: «Саша!» Мальчик оглянулся, замер. Голос, похоже, доносился из-за забора. «Саша, подойди!» Забор был глухой, между досками — ни единого просвета. Но в одной из досок красовалась круглая дырка. Через эту дырку всегда было видно заснеженное поле. А теперь не было видно. Зато чей-то глаз упорно смотрел на мальчика сквозь дыру. И кто-то там, за забором звал его снова и снова: «Саша… Подойди…»

На минуту ему стало страшно. И холодно. Ноги плохо слушались, но вдруг круглый глаз пропал и сильные руки обхватили мертвой хваткой его худенькие плечи. Сашка вскрикнул от неожиданности, поднял голову. Отец крепко держал его за плечи и налитыми кровью глазами смотрел туда, где сквозь дыру в заборе снова было видно белое поле.

Арсений позвал Марфу. Приказал глаз с Сашки не спускать. А сам раз десять обошел сад. Мерзлая земля не сохранила никаких следов. Тогда он направился к Николаю.

Налимов выслушал Арсения с ласковой улыбкой. Его милый друг был в такой экзальтации, такой мужественный, такой сильный, что у князя мурашки поползли по телу. Николай усадил Арсения ближе, закрыл ему рот поцелуем. Пообещал подумать о переезде. Успокоил и тут же забыл о своем обещании…

Саша до пяти лет спал в комнате с Марфой. А после никак не хотел оставаться один — боялся темноты. И тогда-то комнату Марфы разгородили тонкой фанерной стенкой. Если случалось испугаться, Саша тихонько стукал в тонкую стеночку, и Марфа, позевывая, стучала ему в ответ. Сашка успокаивался, засыпал. Единственное неудобство — в его комнатенке не было окна, стало быть, учиться читать и писать приходилось со свечой даже днем.

А у Сашки еще и страсть была до огня. Зажжет свечку и вместо того чтобы Евангелие листать, положит голову на руки, уставится на свечу и смотрит, как танцует пламя. Целый час мог так просидеть. Арсений, зная его такую привычку, не раз входил проверять — читает ли. Если нет, то трясет Сашку за плечи. Иначе его от огня не оторвать. А Сашка поднимет на него остекленевший взгляд, словно не понимает, кто он и где, а потом взгляд постепенно обретет осмысленность, Сашка бровки поднимет, дескать, прости отец, и возьмется за занятия.

Марфа жаловалась Арсению, что Сашке душно без воздуха, что пора переселить мальчишку куда-нибудь в просторную комнату, благо их в доме тьма. Но Арсений и слышать ничего не хотел и только совал Марфе ассигнацию…

В то утро Арсений проснулся будто от толчка. Сел в кровати и попытался сообразить — что же не так? Его комната была смежной с кухонной печью. Глиняная стена нагревалась от тепла, спать возле нее летом никто не мог, кроме Арсения, привычного с детства к жаре. Он сам выбрал эту комнату.

Но теперь близилась весна, и печь, которую Марфа топила с раннего утра, приятно нагревала комнату. Арсений приложил руку к стене. Стена была совершенно холодной. Он прислушался. За стеной стояла полная тишина, хотя вторые петухи уже пропели. Арсений как был в нижних штанах, не одеваясь, вскочил и стал шарить по стене руками, надеясь, что вот-вот отыщется теплый уголок. Стена оставалась безжизненной, и внутри у него все похолодело. На негнущихся ногах он прошел по коридору и заглянул в кухню. Никого. Арсений растолкал Никитку, спавшего на софе в сенях, приложил к губам палец, повел за собой. По дороге всучил тому метлу на толстой палке, попавшуюся на глаза. Толкнул дверь в комнату Марфы и Саши. Дверь оказалась запертой.

Арсений навалился на дверь, та поддалась его мощному телу, как яичная скорлупка. Ввалившись в комнату, Арсений и Никитка замерли на пороге. Марфа в одной сорочке сидела на кровати, широко расставив колени. Лицо ее было синим и раздутым, язык свисал чуть ли не до груди. Никитка завопил, Арсений подошел к Сашиной двери и, беспомощно всхлипнув, осипшим голосом позвал: «Сынок…» Дверь тут же поддалась, и показалась голова Сашки, пытающегося выглянуть за стенку.

Арсений, разразившись слезами, не дал ему высунуться, втолкнул назад, бросился обнимать… Сашка тоже плакал, обнимал отца и все спрашивал: «Что с ней? Ну что там с ней? Что он с ней сделал?» Потом Саша рассказал следователю про шум, про глухие звуки борьбы, про стон и хрипы. Но о том, что было позже, рассказывать не стал. Отец велел молчать…

Теперь, почти через десять лет, вернувшись из-за границы, когда он снова прочно стоял на ногах и собирался жить широко, ему не хватало Гели. Десятки женщин, за эти годы любивших его, служивших ему, не могли заменить погибшей красавицы-цыганки. Ни богатые знатные дамы в шелках и кружевах, ни здоровые деревенские девки. Он мечтал забыться и лишь сильнее чувствовал боль.

Но Геля успела оставить ему сына. Ее кровь текла в жилах мальчика. Со временем он мог бы стать ему другом и первым помощником. Ведь не на кого больше положиться в этом предательском мире.