Только ты и я - Пэнси Вейн Страница 12

Сейчас Рудольф приготовился к тому, что отец станет долго выговаривать ему за то, что он не приехал вчера, но ошибся. Оказавшись на кухне, отец повернулся и с жадностью вгляделся в его лицо.

– Как ты возмужал. А как нога? Это же счастье, что все обошлось. Я так рад, сынок.

Он неловко затоптался у стола, и Рудольфу стало стыдно за то, что он и сегодня утром не спешил – оттягивал встречу. Отец вел себя совсем не так, как ожидал Руди.

– Нога гораздо лучше – хожу уже без палки. И… я тоже очень рад тебя видеть, папа.

Сейчас он мог взглянуть на происшедшее глазами отца и понимал, насколько тот был расстроен его решением бросить университет. Сам отец считал себя неудачником – он работал учителем в школе и не слишком любил свою работу. Много лет назад, когда умерла мать Джона и Рудольфа, у Алана Хаммера, молодого и подающего надежды ученого-историка, совершенно опустились руки, он начал пить, вынужден был бросить ответственную должность в Британском музее и долго боролся с пагубной привычкой.

В конце концов он все же сумел взять себя в руки, но теперь ему было глубоко наплевать на свою карьеру – только жена его вдохновляла. Он устроился учителем истории в государственной школе и все свои упования возложил на двух сыновей. Младшего сына ожидала карьера юриста в преуспевающей фирме, и Алан страшно этим гордился.

Она сели за маленький круглый столик с потертой столешницей.

– Чаю? Пива? Или ты теперь пьешь что-то покрепче?

– Спасибо, папа, мне просто чаю. С лимоном, если можно.

– Ну… расскажи, как ты там? Ведь совсем ничего не писал, никаких подробностей, – попросил отец как-то робко.

– Я расскажу папа, обязательно расскажу, – сказал Рудольф и добавил неожиданно для себя: – Я только хочу сказать тебе, что был тогда не прав. Не стоило мне бросать учебу. Теперь все видится в ином свете.

– Ну что ты, Руди, – заторопился отец – признание сыном ошибки явно привело его в замешательство. – Тогда ты просто не мог поступить иначе. Женщины, они и не до того доведут, они над нами большую власть имеют… Ну, не будем об этом.

– Нет, папа, если хочешь, можем поговорить. Теперь все прошло, понимаешь? Сейчас мне кажется, что все случилось к лучшему – то, что у меня не вышло с Беллой. Мы не подходили друг другу. Она не так уж передо мной виновата. Я, должно быть, слишком много себе нафантазировал.

– Ты у меня всегда был добрым мальчиком, – вздохнул отец. – Вот твой мобильник – Джон просил меня передать его тебе, ты забыл его в машине. Ну как ты решил – будешь заканчивать университет?

– Да. Но до осени поработаю у Джона – надо же поддержать его. – Джон был не слишком удачливым предпринимателем. Он уже пытался стать фермером, но, несмотря на все их с Эмми старания, куры редкой австралийской породы упорно болели и не желали нестись. – И моя специальность как раз пригодится – я же в армии стал автослесарем.

– Не знаю, не знаю, зачем Джону эти подержанные автомобили. Много на них не заработаешь. Ну да делайте что хотите, я не стану вмешиваться. – Он махнул рукой. – Но если только ты хорошо подумал и решил, что юриспруденция не для тебя, – сказал отец вдруг. – Еще не поздно что-то изменить. Я ведь тоже когда-то мечтал о научной карьере… но после смерти вашей матери пошел на первую попавшуюся работу. А сейчас я думаю, Руди, что не стоит отказываться от своего призвания, что бы с тобой в жизни ни случилось.

Руди взглянул на отца едва ли не с изумлением – тот впервые говорил с ним так откровенно.

– Нет, папа, – сказал Руди, испытывая благодарность к отцу за то, что тот выразил согласие поддержать его в любом его начинании, – это было так непривычно. Последнее время он чувствовал себя не оправдавшим надежды, плохим сыном. – Мне нравится юриспруденция. Вот только теперь, после всего, что я там видел, мне немного странно представлять себя сидящим в офисе. Наверное, это чувство пройдет. Как говорил наш сержант – к войне привыкаешь быстро, а отвыкаешь долго. Представляю, каково было ребятам после Второй мировой, им-то пришлось повоевать куда больше, чем нам. Но я практически не участвовал в боевых действиях. Ну, что бы мне тебе такое рассказать…

Он поймал себя на том, что вчерашняя встреча с Мишель оттеснила военные воспоминания куда-то в призрачную даль. Сейчас она была самой большой реальностью – эти пышные коричневые волосы, бледное тонкое личико и большие темные беспокойные глаза. Как старательно она изображает, что ей хорошо и весело, а внутри вся – как натянутая пружина. А этот Винс вчера – он просто пожирал ее глазами!

– Как же тебя все-таки ранили?

– Мне тогда невероятно повезло… Знаешь, пап, там мне очень часто хотелось поиграть на синтезаторе. Это превратилось просто в навязчивую идею. Я попробую сейчас.

Он подсел к инструменту и, почему-то сильно волнуясь, взял первые аккорды шопеновского прелюда, и надо же, он только чуть-чуть споткнулся вначале. Оказалось, что ничто не забылось. Пальцы прекрасно все помнили, и Руди заиграл эту вещь, очень любимую мамой. Отец заставил его выучить этот прелюд и часто просил сыграть его по вечерам, что Руди делал с не слишком большой охотой.

Закончив, Руди повернулся к отцу и увидел, что у того по щекам бегут слезы…

Родители Мишель жили на Принц Альберт-роуд, около самого зоопарка.

Мишель, запыхавшись, нажала кнопку домофона, раздался щелчок, и голос мамы спросил:

– Кто?

– Твоя младшая дочурка, – проговорила Мишель.

Дверь, запищав, открылась, и она, как всегда, чтобы не дожидаться лифта, побежала вверх на пятый этаж, прыгая через две ступеньки.

Едва отворилась дверь, как в ноги ей бросился спутанный клубок серой шерсти.

– Даффи! Милый! Как же я по тебе соскучилась! – Конечно же первые поцелуи достались скайтерьеру Даффи.

Прижимая к себе собачье тельце, Мишель в который раз подумала, что с Даффи она не испытывала бы такого щемящего одиночества долгими вечерами. Но владелец квартиры, которую она снимала сейчас, ни в какую не соглашался на животное в доме, даже когда Мишель предлагала увеличить квартирную плату. Она мучительно скучала по Даффи и даже признавалась себе в том, что скучает по четвероногому другу еще сильнее, чем по родителям.

Мишель опоздала и ожидала увидеть все свое семейство в сборе, но, как оказалась, мама была дома одна. Мэгги задерживалось в своей школе, а отца срочно вызвали на службу. Отец Мишель, Дэвид Уорвик, был старшим инспектором полиции, поэтому, сколько Мишель себя помнила, семейные торжества часто обходились без него. Дэвид нежно любил жену и дочерей, но первейшим долгом для него была работа.

– Что у них там случилось? Очередной маньяк на Хайгетском кладбище? – спросила Мишель, проходя за мамой на кухню и сразу включаясь в приготовление салата.

Преданный Даффи следовал за ней как хвостик.

– Маньяк был на Бромптонском кладбище, ты перепутала, – поправила ее мама. – Постой, нельзя же так кромсать огурцы, солнышко!