Шах королеве. Пастушка королевского двора - Евгений Маурин Страница 12

Таким образом, не отказываясь от милостей Генриетты «в случае чего», Арман де Гиш тем не менее не питал в данный момент никаких особых намерений и планов на эти милости. Тем более ему было досадно, что из-за Генриетты король порвал сердечную дружбу, чуть ли не с детства связывавшую Людовика с Арманом. Предупредить планы Филиппа значило вернуть утерянную дружбу и увеличить расположение самой Генриетты. Правда, зато неминуемо охлаждение самого Филиппа. Но дружбой герцога Орлеанского Арман нисколько не дорожил. Ведь Филипп приблизил его после постигшей его королевской немилости с явным расчетом приобрести союзника, раздосадованного королевской несправедливостью и готового интриговать против короля. Такая дружба была слишком опасна и сожалеть о ее окончании было нечего!

Но помимо всего этого был еще один мотив, важность которого, быть может, не вполне сознавалась самим Гишем, но который один мог побудить его на предпринятый им шаг.

Уезжая из Парижа, Гиш не был посвящен в планы герцога Орлеанского. Только в Шартре, напившись «до положения риз», Филипп открыл своему новому другу, что охота – лишь ловушка, с помощью которой он рассчитывает застать на месте преступления неверную жену с ее дружком, «кто бы он ни был». Гиш был очень неприятно изумлен этим открытием, но не мог ничего возразить в тот момент, так как хмель Филиппа перешел в истерическое неистовство. Герцог разразился рыданиями, жалобами, проклятьями; он стучал кулаками по столу и кричал, что ему надоело быть посмешищем всей Франции.

Гишу стоило немало труда успокоить герцога и уложить его в кровать, не прибегая к помощи слуг, для слуха которых отнюдь не предназначалась пьяная интимность его высочества. Кое-как ему удалось уложить Филиппа. Тогда Арман ушел к себе, обдумывая узнанное. Гму была очень неприятна мысль оказаться причастным к такой опасной интриге. Однако долго он над этим не раздумывал. Ведь Филипп часто менял решения и легко мог отступить в решительную минуту А если даже герцог и выкажет упорство в совершении задуманного плана, то кто мешал ему, Гишу, заболеть на обратном пути и таким образом оказаться в стороне от всего? Впрочем, Гиш немало надеялся на то, что вытрезвившись, герцог или сам откажется от своего решения, или склонится на разумные, осторожные доводы.

На следующее утро Гиша довольно рано позвали к Филиппу. Герцог Орлеанский сидел пред накрытым на два прибора столом и с мрачным видом тянул легкое кислое вино, казавшееся небесным нектаром с похмелья.

При входе Гиша Филипп сначала с сердитым смущением отвел глаза в сторону, а затем сказал с кривой усмешкой:

– Что, хорош я был, верно, вчера, Гиш, а?

– Ваше высочество, – ответил ловкий царедворец, умело придавая тону голоса глубокую сердечность, – истинное горе не думает о том, чтобы облекаться в изящные формы!

– Ты – славный малый, Гиш, – отозвался Филипп, а затем, помолчав немного, продолжал все с той же кривой усмешкой. – Только мне кажется, что истинное горе я испытываю как раз теперь, а не вчера! Что за подлое состояние! Внутри – полная пустота, выжженная огнем, а о пище я и подумать не могу. И голова трещит. Слава богу, хоть от этой кислой бурды полегчало. Фу, я напился вчера, словно ландскнехт! Гиш, я повешусь, если ты не поможешь мне справиться с этим ужасным состоянием!

Две-три рюмки простой крестьянской водки, выпитой герцогом по совету опытного Гиша, прогнали головную боль, рассеяли подавленное состояние и вызвали прилив аппетита.

Филипп снова повеселел и опять заговорил об интересовавшей его теме:

– Вот ты говоришь «истинное горе», дружище Гиш… Видишь ли, это не совсем так! Большого горя я от измен Генриетты не чувствую – ну ее совсем, эту развратницу! Конечно, сначала я ее очень полюбил; ты знаешь, что я на первых порах зажил честным семьянином и даже порвал со смуглянкой Воклюз, которая была очень забавна. К Воклюз я был даже привязан, но… Нет, брат, делиться я не мог! Только моя любовь к Генриетте прошла почти так же быстро, как вспыхнула. Сам знаешь, милый мой: когда наше чувство постоянно ударяется куда-то впустую, оно мало-помалу тает и улетучивается совсем.

Герцог Гиш лишь молча кивнул головой. Филипп налил стакан вина, выпил его залпом и продолжал:

– Да, сначала я чувствовал действительное горе от того, что не мог вызвать в сердце Генриетты такой же ответной любви, какой был полон к ней я сам. Но чувство страдания скоро стало сменяться злобой и раздражением. Ну, если Генриетта не может полюбить, что же делать! Но я ведь – ее супруг! Я – брат и сын королей! Между тем эта женщина обращалась со мной, словно с лакеем! За что, Гиш, за что? Разве она не добровольно стала моей женой? Ну так за что же, Гиш?

– Ваше высочество, – ответил Арман, – разве женщин можно спрашивать «за что» и «почему»? Может быть, именно за то, что вы слишком любили ее! А может быть также, что, отнесись вы к ней теперь с ледяным равнодушием, оставь вы ее совершенно в покое, не делай вы ей упреков, – она первая стала бы добиваться возврата вашей любви и расположения!

– Верно, Гиш, верно! – подхватил Филипп. – Неужели ты думаешь, что я не знаю женщин настолько, чтобы не попытаться прибегнуть к этой уловке? И я поступил бы так, непременно поступил бы, если бы тут не вмешалось еще одно обстоятельство… вот то самое, ради которого я и поехал на мнимую охоту! Понимаешь, заведи себе Генриетта просто дружка, будь этот дружок обыкновенным дворянином, я пошел бы к ней, объяснился бы с ней начистоту и сказал бы ей: «Свобода для тебя, свобода– для меня, приличие и сохранение внешней благопристойности – для нас обоих!». Коротко и ясно! Но так… Нет, клянусь: потомок Людовика Святого, внук Генриха Четвертого и сын Людовика Тринадцатого слишком хорош, чтобы быть только мужем королевской любовницы.

– Ваше высочество! – с ужасом воскликнул Гиш. – Вас могут услыхать!

– Э… это– секрет полишинеля!.. Да, милый мой Гиш, вот то, с чем я не могу примириться! Людовик не смел делать это. Жена брата должна была быть для него священной, так же, как и честь брата. Разве я могу долее сносить эти вечные хихиканья, вечные перешептыванья на мой счет? Я читаю явную насмешку во взглядах всех дам, всех кавалеров, солдат, священников, иностранных дипломатов – всех!

– Ваше высочество, это – лишь воспаленное воображение!

– Может быть. Да ведь ты знаешь меня, я продолжал бы негодовать втайне и долго не решился бы на смелый шаг. Но тут случилось одно дело, о котором никто не знает, кроме короля и обеих королев. Тебе я могу рассказать. Видишь ли, как-то в конце лета в Фонтенебло было устроено одно из обычных празднеств. Ну… выпито было немало! Вот я и вздумал приволокнуться за одной из новых фрейлин королевы, девицей де ла Тур-де-Пен. Девчонка-то сама мне вовсе не нравилась, а так… баловство одно! Ну, а эта глупая гусыня обиделась за то, что я обнял ее в парке, и осмелилась оттолкнуть меня! Понимаешь – меня! Ну, тут я ей и дал слово, что она будет моей, да, не теряя времени даром, той же ночью влез к ней в комнату через окно. Дурёха подняла крик, выскочила в коридор в одной рубашке, и пришлось мне спасаться бегством. На следующее утро – исповедь, разумеется! Сначала повели меня, раба Божьего, к королеве-матери, затем меня отчитала королева Мария Тереза. Ну, это все – честь честью. Мамаша должна была усовестить блудного сына, королева вступилась за свою фрейлину– ничего против не имею. Но можешь себе представить мое изумление и негодование, когда меня вдобавок вызвал к себе братец Людовик! И как ты думаешь, что он осмелился поставить мне в упрек? Я, дескать, порочу его королевскую честь, устраивая бесчинства в королевском дворце, а затем я не считаюсь с супружеским долгом и не щажу чести моей примерной жены! Нет, как тебе это нравится, Гиш? это осмелился оказать мне Людовик, наставляющий мне рога в моем собственном доме, с моей собственной «примерной женой»! Я чуть не задохнулся тогда от злобы, судорога перехватила мне горло, и это спасло меня: иначе я наговорил бы королю-брату много лишнего! В тот же день Людовик услал меня с вымышленным поручением в Дувр. Но пред отъездом я устроился так, чтобы иметь верные сведения о поведении моей жены и короля. То, что я узнал при возвращении, окончательно взбесило меня! Да ведь эта милая парочка почти перестала стесняться! По крайней мере королева-мать уже несколько раз усовещевала Людовика, а королева-супруга открыто устроила скандал Генриетте, хотя в конце концов ей же, бедной, и попало, потому что с Генриеттой не дай бог связаться. Ну, вот теперь и посуди сам, Гиш, прав ли я или нет, если хочу разорвать это насильственное положение! Накрыв парочку на месте преступления, я сделаю свой дальнейший союз с Генриеттой невозможным, а у короля отобью охоту вмешиваться в мои дела!