Стеклянные цветы - Мэри Каммингс Страница 12

Зачем, зачем, зачем?! Что на него нашло вдруг?!

В сотый раз Филипп задавал себе этот вопрос — и в сотый раз приходил в бешенство, хотя если на кого-то и можно было злиться, то только на самого себя.

А ведь его предупреждали! Предупреждали, черт возьми — и не кто-нибудь, а ее родной отец!

За пару дней до отъезда Филипп снова приехал к Тренту — тот вызвал его на последний инструктаж. А на самом деле рассказать то, что, по мнению миллионера, следовало знать человеку, который будет общаться с его дочерью.

О том, что у нее есть хобби: делать всякие штучки из стекла — и даже неплохо получается. Она любит лошадей и собак, обожает спорт — верховую езду, коньки, теннис; часами может плавать в бассейне. Вспыльчива, но быстро отходит, очень боится вида крови, никогда не простужается, не испытывает похмелья, спит мало — часов пять в сутки, и ей этого вполне хватает.

В конце «инструктажа» Трент сказал:

— И еще одно… Моя дочь весьма привлекательна — и хорошо это знает, и пользуется этим, не стесняясь. — Помедлил, но лотом решительно добавил: — Короче, я не стану вас осуждать, если вы рано или поздно поддадитесь на ее… сексапильность.

— Но я… — попытался перебить Филипп. Трент отмахнулся.

— Надеюсь лишь, что это не помешает вам выполнять вашу работу. А в остальном — повторяю, я не стану вас осуждать. Немного найдется мужчин, которые устояли бы перед ней. Тем более что она, я почти уверен, рано или поздно попытается вас соблазнить, для нее секс — это один из способов самоутверждения.

Филиппа тогда покоробил цинизм, с которым Трент говорил о дочери. Он и не предполагал, насколько тот был близок к истине…

Конечно, она хороша собой, но он видал и покрасивее! И всегда умел, при необходимости, соблюсти дистанцию — и когда работал телохранителем, и позже…

После несчастья с Линнет случались женщины, которые рады были бы утешить «соломенного вдовца» — Филипп отшивал их сразу, так что на вторую попытку никто не решался. Но… Через полгода после того, как Линнет попала в «Форрест Вью», возвращаясь вечером домой, он свернул в Чайна-Таун, подобрал первую попавшуюся проститутку и поехал с ней в отель. И ушел оттуда только под утро, чувствуя себя опустошенным и душевно, и физически.

С тех пор это повторялось раз в пару месяцев. Постепенно Филипп сумел убедить самого себя, что это даже не измена жене — просто способ ненадолго почувствовать себя мужчиной. Тем более что она все равно ничего не узнает…

Он имел дело только с профессионалками — не тратил времени на разговоры, не интересовался их именами и, едва выйдя за дверь, забывал их лица. Ему и в голову не пришло бы встречаться с женщиной, общение с которой выходило бы за рамки секса и подразумевало личные отношения.

А с Амелией ему предстоит работать. И работать долго — возможно, целый год. Так зачем он это сделал? И притом от начала до конца вел себя как последний идиот!

Когда она вошла к нему в этом коротеньком халатике, в котором непостижимым образом выглядела более раздетой, чем если бы на ней вообще ничего не было, Филипп сразу понял, зачем она пожаловала — но ему казалось, что он достаточно умеет владеть собой, чтобы контролировать ситуацию. Он решил дать ей сделать первый шаг, чтобы ее намерения стали очевидны, после чего раз и навсегда объяснить ей, что их деловые отношения таковыми и останутся, ни о чем другом не может идти речи.

Он знал, что эта женщина прошла столько постелей, что хватило бы на средний отель, но выглядела она при этом свежей, как только что распустившаяся роза — сравнение избитое, но абсолютно точное. От нее даже пахло розами.

Тело его отреагировало сразу — было бы странно, если бы этого не случилось. Но даже тогда, когда этот дурацкий халатик слетел с нее, Филипп все еще считал, что контролирует ситуацию: вот сейчас она подойдет, он возьмет ее за плечи и выставит за дверь. Нагишом — тем лучше: пережитое унижение не позволит ей сунуться к нему еще раз!

Но она подошла — и руки отказались подчиниться ему. Он весь не подчинился самому себе, пребывая словно в ступоре. А потом внутри него что-то взорвалось; он провалился в какую-то преисподнюю, в которой не существовало ничего, кроме ее горячего тела… Провалился — и вынырнул рядом с ней, спящей…

Конечно, не стоило так разговаривать с ней, когда она вышла из спальни. В тот момент она была настроена дружелюбно — следовало установить с ней контакт и этим облегчить себе работу. Но ведь ясно, что и этот «контакт», и эта «дружба» означали бы, что он автоматически становится ее придворным любовником!

Нет, пусть уж она лучше ненавидит его — он не собирается привязывать ее к себе таким способом! Поэтому лучше побыстрее вычеркнуть весь этот эпизод из памяти и постараться, чтобы то, что произошло, не помешало ему выполнять работу, ради которой он приехал сюда.

Филипп предполагал, что после утренней сцены Амелия будет злиться целый день; может быть, попытается даже, не предупредив его, смыться из дому. Он напомнил Дитриху, чтобы тот не вздумал выезжать из гаража, не поставив его в известность, заодно попытался узнать примерный распорядок дня баронессы: куда она обычно ездит, когда возвращается, с кем встречается.

Шофер хмурился, переминался с ноги на ногу и отделывался короткими неопределенными ответами: «Когда как… Бывает… Не помню». Возможно, сыграла роль вчерашняя стычка в машине, когда он не защитил хозяйку и теперь мучался совестью, но, скорее всего, проблема заключалась в неопределенном статусе самого Филиппа: вроде бы телохранитель, но живет в доме и разговаривает так, будто имеет право отдавать распоряжения. Вот шофер и боялся, с одной стороны, не угодить «новому начальству», с другой — проявить нелояльность к госпоже баронессе, а посему, как мог, старался держать язык за зубами.