Пластырь для души - Валентина Сегида Страница 12

Сонина комната была неправильной вытянутой формы. Заканчивалась она пятиугольным эркером с высокими узкими окнами по каждой грани. По одной из длинных стен было еще два окна. Это была угловая комната. Из окон открывался прекрасный вид на лес. Где-то там, среди сосен, можно было разглядеть проблески воды. Вся комната около сорока метров, четверть из них приходилась на эркер. В комнате было много естественного света.

У меня родилась идея отделить пространство эркера прозрачной органзой, переходящей в занавески. Пустить хрустальные нити поверх полотна, чтоб лучи солнца преломлялись через камень и рождали яркие блики. Сделать это пространство местом для игр. Я рисовала широкий единый подоконник по всем окнам эркера, потом к нему снизу нарисовались ящички и шкафчики для игрушек. Это непременно должен быть массив дуба какого-нибудь коньячного не темного оттенка. Сама собой сверху появилась хрустальная люстра из таких же раскосых нитей, как на шторах. На пол лег зеленый ворсистый коврик неправильной формы.

Потом я рисовала виды основной части комнаты. Лишь только когда листы в альбоме закончились, я остановилась. Поискала еще один, но не нашла. За окном начинало темнеть, я посмотрела на часы и поняла, что уже десять часов вечера. Этого я не ожидала. Почему нет Сони? Ей пора бы ложиться спать. На телефоне было шесть пропущенных вызовов. Неужели я их все не слышала? Проверила – звук есть. Как в подтверждение этого телефон зазвонил опять. Машка так просто не отступала.

– Але, ты куда пропала? Олег сказал, что ты еще днем уехала по строительным магазинам. Я уже волноваться начала, вдруг ты там с моста прыгнула? Меня мама твоя тогда убьет.

– Не волнуйся, я заработалась, не заметила, как время пролетело. Сейчас пойду собираться. Не жди меня, ложись спать, – ответила я и повесила трубку. Все пропущенные звонки были от Машки.

Я собрала свои рисунки, положила на место карандаши. Завтра привезу свои карандаши. Интересно, где они? И вообще, где мои кисти, краски? Я забирала их от мамы, когда переехала жить к Игорю. Еще какое-то время я рисовала. Мы долго жили с его мамой. Потом мы договорились продать эту квартиру и купить маме новую в ипотеку, а она разрешила нам строить дом на своем дачном участке под Гатчиной. Тогда Игорь уже встал на ноги и мог начать строительство. Их дача оказалась лучшим из того, что мы смотрели. Близко от города, почти двадцать соток – совсем недавно мы купили соседний участок. Продав мамину квартиру, мы переехали жить на съем на время строительства, куда же я отвезла свой художественный чемоданчик?

Пребывая в размышлениях, где же искать свои карандаши, я спускалась с лестницы. Тут раздался звук бьющейся посуды, но я не сразу поняла, откуда он исходит. Оказавшись на пролете между первым и вторым этажом, я остановилась и прислушалась.

– Сука, как же я ее ненавижу! – узнала я голос Валерия Петровича.

Дальше слов было не разобрать. Я прислушалась и уловила вкрадчивые женские интонации. Нина Павловна, догадалась я. Медленно и тихо я спустилась на первый этаж и увидела сквозь незакрытую дверь кабинета следующую сцену.

Женщина стояла посреди кабинета, прижав руки к груди, и говорила тихим быстрым голосом. В это время хозяин кабинета метался из стороны в сторону, словно тигр в клетке. Я остановилась в тени лестницы, где обычно пряталась Соня, и замерла.

– Как она посмела забрать ее? А? Выкрала из дома ребенка посреди белого дня. Почему ты это ей позволила?

– Она ее мать. Она не воровала ребенка, ты же знаешь. Соня позвонила ей и сказала, что соскучилась.

– Где она нашла телефон? Почему ты позволила ей это сделать? – орал Валерий Петрович, а потом схватил со стола стакан и швырнул в книжный шкаф. Звон битого стекла был очень похож на тот, что я услышала на лестнице. Это разбился не только стакан, но и стекло дверцы шкафа.

Нина Павловна не шелохнулась, было видно, как проступили кости и побелели пальцы на крепко переплетенных у груди руках. Бесстрашию этой женщины можно было позавидовать. Гнев Валерия Петровича витал в воздухе и грозил разрушить не только кабинет, но и весь дом.

– Я всех уволю, это не охранник, а черт знает что! Как он пропустил ее? Я всем запретил ее пускать. Нет, я его завтра пристрелю! Тварь!

– Валера, я тебе еще раз повторяю, это все я, убей меня, если тебе станет от этого легче. Ее пропустила я. Ворота открыла я. Соня взяла мой телефон, который я оставила на столе в кухне. Она три недели не видела мать и даже не разговаривала с ней. Она перестала верить, что мама в командировке, но скоро вернется. Она ребенок, который столько горя хлебнул за семь лет жизни, что на целых пять жизней хватит. И видимо, после разговора Катино сердце не выдержало, ты же знаешь, как сильно она ее любит, не меньше, чем ты. Не знаю, как долго они разговаривали и о чем, но она уже через час звонила мне от ворот с просьбой вывести ей Соню погулять. Если бы ты разрешил ей иногда звонить и разговаривать с ребенком, этого бы не произошло. Я тебе говорила, так нельзя. Что бы ни произошло между вами – Соня тут ни при чем, если на суде узнают, что у вас нелады, ее заберут. По-настоящему заберут! Пойми ты это, дурья башка!

Пока Нина Павловна пыталась вразумить и успокоить мечущегося по комнате Валерия Петровича, я думала, как незаметно уйти из своего укрытия. Я представила, что хозяин дома увидит меня, и холодный пот побежал у меня по спине. Ни малейшего сомнения, что он меня убьет в тот же момент.

Очередной стакан полетел в стену. Обхватив руками голову, Валерий Петрович остановился и сел на кожаный диван. Он не был виден в просвет двери, я поняла это по виднеющейся ноге и тени на полу. Только после этого Нина Павловна подошла к столу и налила воды из графина в последний стакан.

– На выпей, тебе надо успокоиться.

– Я спокоен, я чертовски спокоен.

– Соня завтра вернется, Катя сказала, что привезет ее утром. Не нужно устраивать сцены при ребенке. Если ваша ссора такая серьезная, думай, как вы оба будете растить ребенка. За Соней опека будет следить во все глаза. Тут даже твои деньги не помогут. Ты же знаешь, что ее родственники тоже очень непростые. Как только у них появится шанс зацепиться, ее попробуют у вас забрать. Еще не было суда, до него еще месяц.

– Да ты не понимаешь… Она… Она предала меня. Предала нас! Дальше ничего невозможно! Как ты не понимаешь?

– Может, я и не все понимаю, но точно знаю, что ошибки совершают не только плохие люди, но и хорошие. И вообще нет хороших и плохих! Это жизнь! Надо учиться прощать, есть что-то большее, чем ущемленное эго!

– Прощать? Такое – никогда! – сказал Валерий Петрович, выпил воды и кинул последний стакан в стену с картиной. Картина пошатнулась, слетела с гвоздя и вместе со стаканом упала на пол.

– Ты с ней даже не поговорил, может, все не так, как тебе кажется? Может, ее тоже можно понять?

– Она тебе рассказала?

– Нет, я не хочу принимать ничью сторону. Я знаю тебя с детства, я никогда не считала тебя просто племянником, ты мне как сын. Я люблю тебя. Я растила ваших детей. И ты знаешь, как я отношусь к твоей жене. Я не знаю ни одного человека с таким большим сердцем, как у нее. Катя ангел, сделавший много добра людям, и детям особенно. Я даже слышать не хочу, что за собака пробежала между вами, но тебе стоит с этим разобраться. Я на стороне Сони, она заслуживает того, чтоб жить в нормальной семье.