Дракон и жемчужина - Барбара Картленд Страница 11

— Я же сказала: я маньчжурка. Я повинуюсь своему духовному отцу, Цзэнь-Вэню, и доверяю его мудрости.

— Но возможно, это задание, или назовите его как угодно иначе, окажется не таким неприятным, как вы ожидаете.

— Я и не говорила, что оно окажется неприятным. Любой работе, если она касается будущего Китая, я готова отдать и сердце, и душу, и разум.

— Но ведь вам не хочется работать со мной.

— Этого я не говорила.

— Я вижу по глазам, о чем вы думаете, и читаю ваши мысли.

Темные бархатные ресницы девушки слегка затрепетали, бросая тень на бледные щеки. Он понял, что она смутилась и застеснялась, не ожидая такой проницательности от английского майора.

— Это желание Цзэнь-Вэня, — наконец проговорила она, — и я сделаю и скажу все, чего вы от меня ожидаете.

— От наложницы, которая надеется на мою защиту, я жду не только повиновения, но сочувствия и понимания, — заметил майор.

Говоря это, он думал о Бесконечном Восторге. Она учила своих девочек умению заставить любого мужчину поверить, пусть всего лишь на один вечер, что именно он самый главный человек на свете.

Цзывана задумалась. Подобная мысль наверняка ни разу не приходила ей в голову.

— Вы должны думать об этом именно так, — продолжал Стэнтон Вэр. — Те люди, против которых нам предстоит выступить, необычайно проницательны. Многие из них изучали эзотерические науки, и это дало им знания, значительно превосходящие знания среднего человека. Они постараются понять, не только говорю ли я правду, но и думаю ли я так, как говорю. — Он испытующе посмотрел на свою юную собеседницу и продолжал: — Они, несомненно, поступят так же и с вами, поскольку путь знания часто находится в женских руках.

— Я никогда об этом не думала, — прошептала Цзывана.

— Именно поэтому, если мы хотим добиться успеха, для того, чтобы наш маскарад остался незамеченным, мы должны работать вместе в совершенной гармонии, — заключил Стэнтон Вэр. — Если вы отнесетесь к делу формально, я не смогу помешать тем, кто будет за нами наблюдать — а они очень хитры, — понять, что вы вовсе не та, за кого пытаетесь себя выдать.

Эти слова словно взволновали Цзывану. Она поднялась с устланной мягкими подушками скамейки, прошла через весь внутренний двор и остановилась возле бассейна с золотыми рыбками, которые легко скользили среди листьев водяных лилий.

Маленький фонтан, который струился изо рта каменного дельфина, посылал в синее небо тысячи радужных брызг, а потом с мягким плеском принимал их в свою резную чашу. На фоне серого камня хрупкая фигурка Цзываны казалась совсем нереальной, невесомой, темная головка с волосами, украшенными шпильками с драгоценными камнями, — слишком тяжелой для тонкого изящного стебелька шеи.

Девушка долго стояла, пристально вглядываясь в воду, словно ее душа отражалась в хрустальной голубизне. Наконец она повернулась и подошла к нему.

— Я была не права, — негромко проговорила она, — я позволила предрассудкам взять верх над разумом и прошу за это прощения.

Она подняла глаза, и Стэнтон понял, что ее слова идут от чистого сердца.

— Я не хочу ваших извинений, — возразил Стэнтон Вэр, — вы ни в чем не виноваты передо мной. Я только прошу, чтобы вы, как и я сам, поверили, что благополучие и мир Китая важнее любых личных чувств.

— Да, вы правы, разумеется, вы правы, — тихо проговорила Цзывана.

— Много лет назад, впервые приехав в Китай, я полюбил эту страну, — сказал Стэнтон Вэр. — Я знаю его недостатки, но не сомневаюсь в потенциальном величии. — Голос его был полон искреннего чувства. — На поверхности все те ужасы, о которых мы сегодня говорили: бедность, жестокость, негодное правление. Но под ними живет разум тысячелетий и теплится огонь, которому предстоит однажды осветить весь мир.

— Вы верите? Вы действительно в это верите? — дрогнувшим голосом спросила Цзывана.

— Верю. Но знаю, что если в землю посадить семечко, пройдет немало времени, прежде чем оно вырастет в могучее дерево. — Он вздохнул. — Китаю предстоит еще многое пережить, прежде чем он наконец обретет себя. Однако легенды предсказывают, что однажды он станет необычайно сильным. А мудрость и философия его народа будут править миром. — Стэнтон улыбнулся, словно пытаясь смягчить пафос собственных слов, и добавил: — Конечно, нас с вами к тому времени уже не будет на этом свете, но что для колеса вечности сотня, тысяча или даже десять тысяч лет?

— А до этого Китаю предстоит страдать?

— Главным образом по собственной вине. Поэтому, если мы с вами сможем что-нибудь исправить, то окажемся крохотными спицами этого громадного колеса…

Он улыбнулся, а потом снова заговорил:

— Но точно так же, как песчинка способна остановить работу огромной машины, а капля масла возобновить ход шестеренок, кто знает, какую роль может сыграть каждый из нас в этой огромной империи?

— Конечно, вы правы! — воскликнула Цзывана. — И простите меня за то, что я… была несправедлива к вам… вплоть до этой минуты!

Голос ее звучал пылко и страстно, а глаза искали его сочувствия.

— Это было не больше чем тень непонимания. Теперь все забыто, — успокоил ее майор.

— Вы очень добры.

— Не в этом дело. Я лишь хочу, чтобы все, что нам предстоит делать вместе — а работы впереди много, — мы делали с полным доверием друг к другу.

— Что касается меня, я готова на все! Обещаю! — воскликнула девушка.

— Тогда не сомневаюсь, что, насколько это возможно, мы преуспеем.

Он пристально посмотрел ей в глаза, поднес к губам ее руку и поцеловал.

На следующий день Инь и Цзывана обсуждали костюм маньчжурского мандарина для Стэнтона Вэра. Молодой человек с интересом разглядывал костюм, сознавая, что каждый сантиметр вышивки, каждая пуговица заключают в себе тайный смысл, который он должен понять и запомнить. И первое, что он должен был сделать, — это обрить голову и научиться носить косичку.

Когда в 1644 году маньчжуры завоевали Китай, они немедленно приказали всем своим новым подданным обрить головы, оставив лишь косичку или хвостик на макушке как символ готовности подчиняться правлению династии Цин.

С того времени все мужчины старше четырнадцати лет! были вынуждены следовать этому правилу, причем косичка нередко доходила до колен.

В глазах западного мира именно она стала символом китайца. Даже на таких великих людей, как генерал Вашингтон и Георг III, этот имидж произвел столь сильное впечатление, что они носили «усеченную» версию этой прически.

В самом же Китае, несмотря на протесты, она оставалась символом покорности, послушания и почтения.

В середине XIX века, когда Цы-Си была первой императорской женой, участники Тайпинского восстания отказались брить голову, но большинство китайцев подчинялись традиции, не находя в себе мужества сопротивляться.