Шафрановые врата - Линда Холман Страница 11

Я не воспользовалась ни одним шансом.

Когда я начала шептать ей о том, что давно должна была сказать, мое горло расслабилось. И я наконец заплакала. Я плакала и все шептала ей что-то, пока она не умерла, — это случилось сразу после полуночи.

После этого я уже не могла перестать плакать.

Отец и я скорбели по-разному: меня то и дело сотрясали неконтролируемые рыдания, которые я пыталась заглушить, укрывшись в своей комнате, где устроившаяся в углу кровати Синнабар спокойно наблюдала за мной. Отец скорбел в тишине, часто сидя на ступеньках на заднем дворе, просто уставившись в забор. Однажды, когда я вышла и села возле него, он сказал так, будто я прервала его на средине мысли:

— Знаешь, она хотела стать дизайнером одежды. Но вместо этого она вышла за меня замуж, бросила свой дом и все, что имела.

Он поднял со ступенек щепку и начал изучать ее, будто внутри нее что-то находилось. Я никогда не знала об этой ее мечте.

— Ты так похожа на нее, Сидония. Нежная, и одаренная, и решительная.

Похоже, теперь любая мелочь могла вызвать у меня слезы. Я плакала, заметив, как красиво солнце высвечивает лишенные слуха уши Синнабар. Я плакала, когда видела молодую пару, проходившую мимо нашей подъездной дороги с детской коляской. Плакала, когда находила маленький скелет птенца в разбитой скорлупе под липой. Плакала, когда у нас заканчивалась мука.

Я плакала ежедневно на протяжении трех месяцев. Плакала через день на протяжении следующий двух месяцев. Плакала раз в неделю еще два месяца, а потом через неделю и в конце концов перестала плакать — так прошел год.

Мой отец был ирландцем с красивым мелодичным голосом, но он разговаривал все меньше и меньше после смерти мамы. Нам было легко друг с другом. Мы с папой завели новый порядок, который подходил нам обоим. Мы ходили по дому, как два отдельных клуба дыма, никогда не касаясь друг друга и все же как-то гармонично существуя рядом. Каждый вечер после ужина мы читали — ежедневную прессу и книги. Я продолжала читать романы, а он — биографии и исторические книги. Иногда мы обсуждали прочитанное, комментировали какие-то новости или особенно впечатлившие эпизоды в читаемых нами книгах.

Все, что у нас с ним осталось, были мы сами.

Мамина смерть отразилась на отце не только эмоционально, но и физически. Казалось, он стал ниже ростом и еще более скованным в движениях. А потом — случилось ли это непроизвольно или у него было что-то с глазами, а может, и с очками — вскоре стало очевидно, что его зрение стало слишком слабым, чтобы он мог продолжать работать шофером. Первый незначительный инцидент — это когда он просто зацепил фонарный столб, пытаясь припарковать дорогой блестящий автомобиль своего начальника, но вскоре после этого он, хоть и несильно, врезался передом машины в закрытую дверь гаража.

После этого начальник сказал, что не может оставить его на этой работе. Отец все понял. Что хорошего — иметь водителя, с которым ездить небезопасно? Но его шеф был добрым человеком и сожалел, что моему отцу приходится уходить, поэтому неожиданно выдал ему выходное пособие. А поскольку мы жили экономно, то нам этого хватило надолго.

Отец любил водить автомобиль, у него у самого был «форд» модели 1910 года. Он говорил, что в Америке считалось явным признаком успешной жизни, если у тебя были участок земли и автомобиль. Но даже несмотря на тяжкий труд и скромный образ жизни мои родители так никогда и не смогли купить участок земли или дом, а отец часто повторял, как хорошо, что Майк и Нора — мистер и миссис Барлоу — разрешили нам и дальше жить в этом доме и так мало платить за его аренду. И тем не менее, когда он еще работал, он купил на аукционе «Модэл Ти» [14], уже не на ходу, но у нас никогда не находилось средств на ремонт двигателя. Отец еще долго тешил себя надеждой, что однажды проедется на этом автомобиле, но этого так и не произошло, а к тому времени, когда у отца ухудшилось зрение, он уже давно смирился с тем, что никогда не сядет за руль своей «Модэл Ти». Но все равно он хранил автомобиль в сарае за нашим домом и каждую субботу при хорошей погоде вымывал, начиная с капота и заканчивая узкими шинами. Иногда по вечерам он садился в машину и курил свою трубку; я тоже порой забиралась в нее, а в летние месяцы читала там. Было что-то успокаивающее в ее гладком деревянном руле и теплых кожаных сиденьях.

Как-то раз отец принес домой из парикмахерской старый экземпляр журнала «Век мотора». Он начал говорить о своей любви к машинам; впервые за долгое время я видела его таким восторженным, поэтому когда я в следующий раз пошла за покупками, то купила ему последний номер «Века мотора», и мы просматривали его вместе, сидя на диване. Не знаю почему, но мне нравилось смотреть на фото только что выпущенных красивых и гладких новых автомобилей.

А потом он нашел на заброшенном участке земли эмблему с капота «Бойсе Мотор Метер» и отполировал до блеска. Еще через несколько недель он пришел домой с термометром, измеряющим температуру радиатора «Бойсе Мотор Метер», на который он наткнулся в магазине подержанных товаров. Теперь это стало нашим хобби: по субботам с утра мы с ним отправлялись в Олбани на поиски блестящих эмблем «Бойсе» и решеток радиаторов, а иногда выписывали их наложенным платежом. Наша коллекция росла. Раз в месяц я торжественно доставала их все из соснового шкафчика в гостиной, натирала и расставляла на кухонном столе. Отец сидел и наблюдал за этим с другой стороны стола, иногда беря в руки и пристально изучая одну из эмблем.

Мы вместе ездили на аукционы, просто для того, чтобы ощутить волнение при виде такого количества автомобилей и выставленных на них безумных цен. А еще мы снова начали смеяться.

Шли годы. Сезоны сменяли один другой, и мы с отцом оба становились старше. Так продолжалось до конца марта 1928 года, когда с востока принесло снег с дождем и все, что я знала, исчезло навсегда.