Поцелуй разбойника - Мэри Грин Страница 11

Чарлз сидел за письменным столом и смотрел в окно. За окном царила ночь, и он видел лишь свое неясное отражение в стекле, слабо освещенное стоявшей на столе масляной лампой, да, впрочем, поглощенный своими переживаниями, он и не хотел ничего видеть.

С тех пор как на празднике он встретил Маргерит, его ум был в смятении, и все его думы были только о ней. Не говоря уже о чувствах, которые после стольких лет ожили вновь. Мысль о том, что он не сумел завоевать ее любовь, причиняла ему нестерпимую боль.

Отвергнутый и несчастный, он теребил гусиное перо и тупо смотрел на покрытый чернильными кляксами лист бумаги, лежавший перед ним. Только кляксы — и ни одного слова, чтобы описать события последней недели. Ему хотелось написать о многом — не только о том, как изменилась его жизнь, но и о любви, много лет таившейся в самых потаенных уголках его души. О том, как любовь вырвалась на свободу, пробудив и взбудоражив его чувства. Но все, что он испытывал сейчас, — это отвращение к себе за свою слабость.

Он решительно обмакнул перо, и его рука вновь замерла над листом бумаги. И на нем появилась еще одна клякса. Издатель требовал от него новых стихов для следующей книги Б.К. Роуза. Чарлз обещал прислать их, но назначенный день уже прошел.

«Маргерит… Маргерит… Маргерит…» писал он, вспоминая ее янтарные глаза и ослепительную улыбку. Вдруг ее образ возник перед ним, и сразу нашлись слова. Он писал их, повторяя вслух:

Ты улыбнулась мне,

И тысяча свечей мне сердце осветила.

Твой нежный взгляд,

Все видящие очи

Забыть я не могу.

От прелести и нежности улыбки исчезли

Тлен и пыль в моем холодном замке.

Чарлз почувствовал знакомое волнение, как бывало, когда его посещало вдохновение. Такое случалось с ним много раз и, вероятно, будет случаться и впредь, пока он жив. Поэзия была для него благодатью и проклятием.

Мелькают образы. Они неуловимы,

Слова пусты, как побеленные веками кости

…что-то… храм

Моя… твоя…

Святыня для меня…

Так недоступна, так недостижима…

К черту! Чарлз отшвырнул перо, не закончив стихи. Ничего не получалось. Все написанное звучало как невыразительная чушь, как жалобы отвергнутого любовника. Но будь он проклят, если опустит руки теперь, когда цель так близка! Если он не поверит в свои силы, не изменит свою жизнь, если не ухватится за представившийся шанс, чтобы добиться ее, в его стихах всегда будет звучать слезливая жалость к самому себе.

Он раздраженно отодвинул стихи, над которыми трудился, решив, что в четвертый том Б.К. Роуза, который издадут «Бербер и сыновья», войдут стихи, исполненные силы, истинного вдохновения, в них не будет трагического отчаяния его ранних произведений, сделавших его знаменитым. Правда, английские леди любили трагическое отчаяние, упивались им. Они считали, что поэзия должна вызывать слезы, иначе это не поэзия.

По его мнению, стихи, воспевающие счастье, должны стать не менее популярными, чем те, которые заставляют женщин лить слезы. Часто он чувствовал, что его страстное желание выразить себя в словах — тяжелое бремя, а не радость, но не мог остановиться. Пока. А может быть, не сможет никогда.

Кроме всего прочего, он нуждался в деньгах, которые Б.К. Роуз помещал на его счета. Без этих денег его поместье давно лежало бы в руинах, а сейчас в нем поддерживался относительный порядок. Благодаря этим поступлениям Чарлз содержал дом, его фермы процветали, давая доход, позволявший Эмми жить безбедно, а Джорджи лакомиться засахаренными фруктами.

Чарлз встал и расправил затекшие плечи. Его взгляд упал на письмо, которое он получил от Джоуэла Бербера, старшего партнера в фирме «Бербер и сыновья». Чарлз помнил это письмо наизусть.

«Мы обеспокоены тем, что издание Вашего следующего тома стихов задерживается. Мы убедительно просим Вас предоставить нам Ваши сочинения в самое ближайшее время, иначе мы будем вынуждены разорвать с Вами контракт…»

Прежде у Чарлза не возникало затруднений со сроками, но на этот раз ни одно из стихотворений ему не нравилось. Он не мог отослать издателю то, что было ниже его обычного уровня, но что скажет Бербер, если тон его произведений сменится с отчаяния на надежду? Чарлз пожал плечами. Что ж, ему придется смириться с тем, что жизнь меняется и вместе с ней меняется и поэзия.

Каминные часы негромко пробили десять раз. Пора выпить стаканчик бренди и отдохнуть с листком лондонских новостей в руках, который прислал ему поверенный.

Но сначала глоток свежего воздуха. Через балконную дверь он вышел на террасу и по разбитым каменным плитам спустился в сад. Где-то в лесу ухала сова, и теплый ветерок играл листьями старого вяза.

Чарлз с наслаждением вдыхал запах свежескошенной травы и влажной земли. Нигде на свете не было такого глубокого покоя, как в Мидоу.

Он замер, услышав звук торопливых шагов по посыпанной песком дорожке, ведущей к дому. Дженкинс, садовник, не станет работать ночью. Воры? Шаги звучали уверенно и громко, и, увидев в свете луны широкие плечи и темные волосы Ника, Чарлз с облегчением вздохнул.

— Ник, старина, что ты делаешь в темноте? Это что — новая шутка, или ты ищешь клад?

Ник рассмеялся и, подойдя к Чарлзу, пожал ему руку.

— Нет, но твое предположение наводит меня на мысль в следующий раз устроить моим гостям новое развлечение — поиски клада. Я решил подойти к дому с этой стороны, чтобы не тревожить слуг. Боттомли такой мрачный тип, что я и днем боюсь с ним встречаться. — Он взглянул на окно кабинета. — Так и знал, что ты, как всегда, копаешься в бумагах. Даже ночью занимаешься делами?