Научи меня любить - Ольга Егорова Страница 11

— Я ехал к другу… — начал было он, но потом сразу поправил себя: — нет, не к другу. К приятелю, на дачу. Решил провести выходной день на природе, на свежем воздухе. Так и получилось. А вы?

Она не сразу ответила. Посмотрела куда-то вдаль, за облака, как будто подсказки ждала. Потом сказала тихо:

— Я же уже сказала. Просто шла мимо… Услышала музыку. Вам нравится Эдит Пиаф?

— Очевидно, нравится… Если честно, я очень давно ее не слушал. Я больше джаз предпочитаю, или что-нибудь тяжелое.

— А эта кассета — она у вас откуда?

Она спросила как-то странно. Как будто пыталась сделать вид, что вопрос для нее ничего не значит, но, видимо, перестаралась.

— Это не кассета. Это диск. Я его давно покупал, года три назад. Может, даже больше… Не помню. А почему вы спросили?

— Так просто. Такие вещи в наше время не продают на каждом углу. Раритет. Музейный экспонат, можно сказать. Кто сейчас ходит в музеи?

— Да, вы правы, — согласился он. — На каждом углу сплошная камерная музыка…

— Камерная музыка?

Он улыбнулся:

— Я имею в виду тюремно-камерную…

— Ах, да, — снова рассмеялась она. — Этого добра очень много. Один мой знакомый очень любит…

— А вы? — спросил он, в свою очередь пытаясь сделать вид вполне равнодушный. Но на самом деле этот вопрос для него значил очень многое. Известную народную мудрость «скажи мне, кто твои друзья…» они с Мишкой, исходя из собственного опыта давно уже переделали. Скажи мне, что ты слушаешь — и я скажу, кто ты…

«Кто ты?» — отозвалось внутри, встрепенулось.

Но она видимо почувствовала, что он пытается ее расшифровать, и воспротивилась этому, ответив достаточно неопределенно:

— Я больше классику предпочитаю. Кстати, вы, кажется, сказали в прошлый раз, что занимаетесь музыкой профессионально?

— Вы извините меня, я глупость тогда сказал. Совсем некстати, по-дурацки как-то получилось, не к месту… Это от неожиданности, наверное. А музыкой я, в самом деле, занимался раньше. Больше не занимаюсь…

— Отчего же?

— Не сложилось, — ответил он коротко и сразу же перевел разговор: — Послушайте, никогда в жизни не ел таких вкусных котлет. Вы просто гений кулинарии…

— Спасибо, — она улыбнулась, — только это не я. Это мама готовила.

— В таком случае передайте ей, что она готовит сногсшибательно.

— Обязательно передам. А может быть, нам перейти на «ты»? Кажется, мы знакомы уже достаточно давно…

Он вспомнил вчерашний вечер и удивился тому, что она показалась ему тогда вполне обычной. Только золотой завиток остался в памяти, а глаз ее — глубоких, синих — он как будто и не заметил вовсе. Неужели можно было быть настолько слепым?

Снова встретившись с ее взглядом — немного, где-то в самой глубине, насмешливым, но и грустным в то же время — он вдруг подумал о том, что уже больше никогда не сможет забыть эти глаза. Что бы ни случилось, как бы ни сложилась дальше жизнь — кто знает, может, и не увидятся они больше никогда? — он все равно уже никогда не забудет.

— О чем ты думаешь? — спросила она вдруг.

Он почему-то не смог соврать и сказал правду:

— Я думаю о ветре.

— О ветре?

— О ветре. Кажется, он уже давно с тобой на «ты»… Он твой давний приятель, знает тебя много лет… И я ему немного завидую и в то же время злюсь на него.

— А почему злишься?

— Слишком небрежно он с тобой обращается…

Она улыбнулась:

— Да ладно, не обращай внимания. Ему простительно, потому что он всего лишь — ветер…

Какая-то тень промелькнула в ее глазах. Или, может быть, ему показалось?

— Послушай, Никита, ты извини меня за вчерашнее.

— Ну что ты, совсем и к чему извиняться…

— Такой уж у меня дурацкий характер. Сказала — сделаю, значит, сделаю. Даже если понимаю, что делаю глупость — все равно… Вот и вчера как раз тот самый случай был. А ты просто стал невинной жертвой моего упрямства.

— У тебя сильный характер. Мне это знакомо. Знаешь, у меня был друг…

Он замолчал на некоторое время, отчетливо осознав, что впервые сказал вот так о Мишке: был. Был, а значит — нет больше… И снова воспротивилось все внутри этому неумолимому прошедшему времени, снова стало больно — больно почти так же, как год назад, в тот самый день, когда это чертово прошедшее время наступило.

— Никита?

Он поймал ее взгляд и тут же отпустил его, чувствуя, что выдержать будет слишком трудно. Если уж смотреть в глаза — придется рассказать. Придется говорить в прошедшем времени, никуда не денешься, а этого он даже представить себе не мог, даже вообразить не мог этого разговора…

Она вдруг прикоснулась пальцами к его ладони.

— Что-то не так?

Он все еще не решался. Знал заранее, точно уже знал, что расскажет, но начать все-таки не решался.

Она убрала руку, и сразу почувствовался холодок на том месте, где только что были ее пальцы. Смириться с этим было невозможно, не хотелось отпускать это тепло, которое, казалось, могло бы потихоньку пробраться к тому месту, где затаилась совсем уже обледеневшая, но все же еще живая — душа… Могло бы согреть душу. Он даже поверил вдруг в то, что это возможно.

— У меня был друг, который точно так же, как ты, знаешь… Скажет — сделаю, значит — сделает. С самого детства такой настырный был. Как-то поспорил со мной, что Волгу переплывет…

— Переплыл?

— Переплыл. Я же говорю, упрямый… Пришлось покупать ему два ящика шампанского. Проспорил, куда деваться.

— Зачем же ему столько шампанского понадобилось?

— Он жене своей потом ванну из этого шампанского сделал… Знаешь, он ее очень любил. Свою жену.

— А теперь?…

— А теперь его больше нет. Его убили год назад. Год и один день…

Сказал — и ничего не изменилось вокруг. Все те же облака, все то же солнце, тот же ветер. Он сказал — а все осталось по-прежнему. Вот, оказывается, как это бывает…

Впрочем, нет. Кое-что все-таки изменилось.

Ее рука снова накрыла его ладонь, и он слегка сжал тонкие пальцы.

Она тихо спросила:

— Расскажешь?

Он ответил почти спокойно, потому что знал теперь, как это бывает:

— Расскажу…