Все мужчины ее жизни - Ника Сафронова Страница 11

– Подожди! Куда ты? – в изумлении воскликнула Ксения, бросаясь к нему.

– Поеду. А то здесь слишком хорошо, чтобы портить вам жизнь своим присутствием.

Я наблюдала, как этот невзрачный тип играет на нервах молодой девочки, кажется, влюбленной в него до последних кончиков волос. Скорее всего, он был из тех, кто считал теорию о вращении Земли вокруг Солнца ошибочной. Земля вертится вокруг него – тощего, замызганного Кощея!

– Шурик, не уходи! – Ксения трепетно провела ладонью по его груди, видимой в вырезе расстегнутой рубахи. – Пожалуйста, Сашенька! Ну что тебе за вожжа под хвост попала?

– Я тебе не лошадь, чтобы мне вожжи под хвост попадали! – ощетинился Кощей и, по-моему, в эту минуту даже разозлился по-настоящему.

Ксения, видя, что возлюбленный непреклонен, молитвенно сложила ладошки:

– Пожалуйста! Ну, хочешь, я встану перед тобой на колени?

На это Кощей глумливо заулыбался, лицедейски пожимая в публику плечами: дескать, ну и умора, даже не знаю, что мне с ней делать!

– Ну, ты! – встряла возмущенная Ладка. – Я тебе сейчас глаза выдавлю! Кончай над сеструхой изгаляться!

Однако и Кощей тоже оказался парень не промах.

– Да ну! Это ты мне, что ли, сказала? Да у тебя кишка тонка, девочка! – сообщил он.

Когда Кощей говорил, он весь как будто бы пританцовывал. Во всяком случае, теперь, когда открыто провоцировал конфликт.

– У меня кишка тонка?! – ринулась в бой Ладка. – Да я сейчас твои кишки через нос вытяну!

– А-ай! Ладка не надо! Не смей с ним так разговаривать! – в истерике завизжала Ксения.

Харатьян-Рыжий метнулся наперерез своей горячей подруге.

Музыкант подзадоривал:

– Ну, давай! Вот он я! Может, тебе секса не хватает, что ты на мужиков бросаешься?

– Я тебе сейчас такой секс устрою! – билась сдерживаемая Харатьяном-Рыжим Ладка. – У тебя твое чудо распухнет! Неделю потом об него спотыкаться будешь!

– Не слушай ее! – причитала Ксения, вцепившись в рубаху Кощея. – Она у нас чокнутая!

Кощей улыбался, выпятив вперед подбородок. На влюбленную дурочку он даже не взглянул. Гипнотизировал свою новую жертву.

Та, понимая, что ей до обидчика никак не добраться, принялась швырять в него предметы, которыми сама недавно восторгалась. Сначала в Кощея полетел подстаканник, потом графитовая доска.

– Лада, Лада! – пытался схватить ее за руки Харатьян-Рыжий.

Тут я, вспомнив о своих недюжинных способностях в области психологии, решительно направилась к музыканту. Хотела вразумить его, непутевого, что, мол, напрасно он так. И если у него есть проблемы, то, пожалуйста, я к его услугам! Дипломированный врач-психиатр, как никак.

Но не успела я ступить и пары шагов, как ощутила под ногой странное натяжение. И уже в следующую секунду, запутавшись в проводах от какого-то осветительного прибора, я летела прямиком на мольберт. Приземляясь, я выставила вперед руки, свалив для начала на пол любимое полотно Артура Тиграновича, а уж потом, для пущей убедительности, припечатала его сверху своим телом. Что-то острое, похожее на кованую подставку под вазу, прошло через холст навылет и остановилось в миллиметре от моего лица.

В комнате воцарилось гробовое молчание.

Не знаю, с какими лицами все застыли, потому что сама я боялась поднять глаза. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я произнесла:

– Э-э-э, я тут, кажется, картину немного испортила.

И тут нас накрыло душераздирающим воплем:

– Калужская Мона Лиза!!! А-а-а!

Это Харатьян-Рыжий, схватившись за голову, хлопнулся на колени и стал кататься по полу, рыдать и приговаривать:

– Все, мне крышка! Артур меня на куски порежет. Своему пуделю скормит! А-а-а!

Чего он только не делал! И волосы на себе рвал, и головой об стену бился! В общем, переживал сильно. Мне даже неудобно перед ним стало, честное слово.

Тогда Ладка решительно подошла к мольберту. К этому времени я уже поставила картину на место и теперь услужливо отряхивала изображенную на ней даму, на месте лица которой зияла здоровенная дыра.

Задумчиво оглядев картину с разных ракурсов, Ладка сказала:

– Ладно, Витусик, не дрейфь! Сейчас намалюем тебе твою Мону Лизу. Хрен отличишь!

Харатьян-Рыжий хоть и не поверил, но орать стал уже немного тише.

Тут и Ксения, осмелившись наконец отпустить свое сокровище, тоже стала поддакивать:

– Да здесь рисовать-то тьфу! Плевое дело! Только вот не понятно, какое у женщины было лицо.

Мы стали стягивать дыру. Теперь уже все вместе. Даже Кощей с Харатьяном-Рыжим подключились (причем один из них ржал, а второй продолжал нагнетать про пуделя). Тем не менее какие-то фрагменты лица Моны Лизы были утрачены навсегда, что не давало возможности полностью воссоздать образ калужской красотки.

Казалось бы, дело зашло в тупик. Но тут Виталик, внимательно посмотрев на Ксюшиного строптивца, как завопит:

– Елки-палки, братцы! Она же – копия Кощей! Только ему волосы нужно собрать.

Все в изумлении уставились на вытянутое, худое лицо Шурика в обрамлении сальных паклей, на его бледно-голубые, ничего не выражающие глаза и длинный нос с горбинкой.

В результате осмотра, похоже, не я одна задалась вопросом, почему же тогда картина художника называлась не «Калужская Баба-яга». Ладка тоже осторожно спросила:

– Витусик, ты уверен?

– Отвечаю! Один в один! – горячо заверил тот.

– Ну что ж, тогда приступим! – по-деловому сказала Графова. – Так, Ксю, ты будешь мне помогать. Виталик и Ира, займитесь Кощеем. Ты, Ирка, причеши его, подкрась, если нужно. А ты, Виталик, смотри за неточностями. Подсказывай Ирке если что.

– Кого? Меня подкрасить?! – выпучился музыкант – и давай хохотать.

Так мы его, хохочущего, и поволокли в ванную. Виталик сказал, что у Артуровой мадонны вдоль лица ниспадала пушистая прядь. А как нам распушить волосы Кощея, если на них рыбу можно жарить?

Вымыв Шурику голову, я теперь сушила их феном. Музыкант покорно сидел, с любопытством поглядывая, как я кругами хожу возле него. Особенно вдохновляясь, когда моя грудь оказывалась прямо у него под носом. Тогда он садился ровнее, вел себя смирно и только самым бесстыдным образом пялился в вырез моей кофточки.

Потом я причесала и собрала его волосы в хвост, прикидывая в зеркало, какой макияж смог бы сделать это лицо хоть чуточку более женственным. Виталик, желая меня как-то направить, стоял зажмурившись, уйдя в глубокие воспоминания.

– Значит, так, – снизошло на него первое откровение, – сюда накладывай голубого! Погуще! – добавил он и снова зажмурился.