Городской роман - Ольга Дремова Страница 11

– Нет, она не москвичка, – поджав губы, Толя старался не взорваться и не накричать на мать, толковавшую не о том, о чем нужно.

– Значит, не москвичка, – констатировала Нестерова. – А насколько она моложе тебя?

– Почему ты решила, что она моложе?

– На двадцать?

– На двадцать пять, – буркнул он, переходя к стеклу серванта. – Какая забавная статуэтка собачки!

– Не забавнее тебя, – отрезала мать. – Я так и думала. А на что она живет? Она работает?

– Конечно. Она официантка в ночном ресторане.

– Как ты думаешь, зачем ты ей сдался? – Он видел, как губы матери растянулись в язвительной улыбке, и Анатолия вдруг затопила такая волна ярости и негодования, что он сжал кулаки, спрятанные в карманах брюк. – И как долго вы знакомы?

– Я познакомился с ней сегодня ночью, – тихо проговорил он и мечтательно улыбнулся.

– Гениально! – изрекла Нестерова.

– Ну почему ты хочешь всегда все опошлить? – не выдержав, взорвался он. – Почему тебе везде чудится подвох и ты даже не можешь допустить мысли, что меня может полюбить молодая красивая девушка не из каких-то низких меркантильных соображений, а за мои личные человеческие качества?

– Которые она узнала за два часа знакомства с тобой? Где твои глаза, сын? Даже обожая тебя до бесконечности, не могу не констатировать того факта, что, к сожалению, вместо мозгов у тебя одна прямая извилина, да и то, начерченная пунктиром и на том месте, на котором обычно сидят.

Всю эту тираду Нестерова произнесла не горячась, не переходя на крик и даже не повышая голоса, и оттого, наверное, ее слова прозвучали для Анатолия еще обиднее.

– Знаешь что?!! Знаешь что?!!! – От негодования его хорошее настроение улетучилось, испарившись без следа. Щеки его покраснели, глаза округлились, а руки, которым он не мог найти места, время от времени впивались в свою собственную шевелюру, устраивая на голове подобие куриного насеста. – Даже то, что ты моя мать, не дает тебе права говорить обо мне такие вещи!

– Именно то, что я твоя мать, и позволяет мне делать это. Кто, скажи, как не я, откроет тебе глаза? Эта девочка выжмет из тебя все соки, выпотрошит тебя, ощиплет все перья и бросит в пыль у дороги, даже не задумавшись о твоей дальнейшей участи. К сожалению, ты меня не услышишь сейчас, а когда поймешь, что мать говорила правду, станет слишком поздно.

– Все, довольно! Я пришел к тебе как к самому дорогому человеку, поделиться своей радостью, а ты, вместо того чтобы порадоваться за меня, тренируешься в острословии. Хватит! Тренируйся на своих фарфоровых собачках!- Он кивнул на сервант. – А моей ноги в твоем доме больше не будет! И если ты рассчитываешь, что я приползу к тебе лизать руки и просить приютить меня, – не будет такого никогда! Слышишь? Не будет!!!

– Будет, непременно будет, – произнесла викторианская леди, не выпуская сигареты и глядясь в овальное старинное зеркало, висящее на стене.

Шаги сына отзвучали в гулкой тишине подъезда, и дверь хлопнула. Старая леди подошла к окну и посмотрела на улицу через тюлевые гардины. Анатолий шел широкими шагами, сутулясь и нервно размахивая руками. Во всей его фигуре чувствовались неудовлетворенность и глубокая обида. Мать вытащила изо рта сигарету, затушила ее о пепельницу, стоявшую на окне, и перекрестила сына со спины. Глубоко вздохнув, она помолчала, а потом негромко произнесла:

– Но когда ты приползешь ко мне без порток и без гроша в кармане, у меня всегда найдется для тебя кусок хлеба.