Принц приливов - Пэт Конрой Страница 11

Насколько я презираю Нью-Йорк, настолько моя сестра Саванна испытывает к нему глубокую, хотя и извращенную привязанность. Даже в грабителях, наркоманах, пьянчугах и бомжах — этих ущербных ослабших душах, что печально ковыляют сквозь многомиллионные толпы, — она находит непонятное мне городское очарование. Подбитые райские птицы, опустошенные, опасливо бредущие по грязным закоулкам, — для Саванны это символы невероятных крайностей и контрастов Нью-Йорка. Сестра хранит в душе непоколебимую рыцарскую верность всем потрепанным жизнью ветеранам выживания: всем, кто на грани, вне закона и без надежд, всем сведущим в «черной магии» улиц. Для Саванны они — городской театр. Сестра пишет о них стихи; она хорошо изучила их покореженные места обитания и в какой-то степени постигла их «черную магию».

Желание поселиться в Нью-Йорке возникло у Саванны задолго до желания творить. Она из тех южан, которые еще в раннем возрасте поняли: Юг — не более чем упоительно пахнущая тюрьма, управляемая толпой любящих, но ненадежных родственников.

Когда Саванне было пятнадцать, она получила от бабушки рождественский подарок — подписку на «Ньюйоркер» [16]. Каждую неделю сестра с нетерпением ждала очередного номера, а потом часами листала журнал, то хихикая, то заливисто хохоча над карикатурами. Потом тот же выпуск брали мы с Люком, недоверчиво вглядываясь в картинки и ожидая, когда шутки рассмешат и нас. Но ситуации, заставлявшие ньюйоркцев гоготать взахлеб и надрывать животики, оставались непонятными для жителей Коллетона, Эта «клинопись остроумия» была нам недоступна, и когда я спрашивал Саванну, что смешного она находит в своем чертовом «Ньюйоркере», сестра глубоко вздыхала и отвечала каким-нибудь запомнившимся ей убийственным перлом, взятым все оттуда же. Саванна разыгрывала из себя жительницу Нью-Йорка, которой суждено было родиться в изгнании, вдали от родного города. С такой сестрой я возненавидел Нью-Йорк прежде, чем ступил на его землю.

Вскоре после окончания коллетонской средней школы Саванна упорхнула из Южной Каролины в средоточие своих мечтаний. Она сделала это вопреки воле родителей, не спрашивая у них разрешения и не советуясь с ними. Сестра знала, какую жизнь будет вести, она разработала тщательный план, которому собиралась следовать, а потому не нуждалась в советах ловца креветок и его жены, избравших существование возле речного устья одной из рек Южной Каролины. Интуитивно Саванна ощущала себя жительницей мегаполиса. В родном захолустье она изучила все, что было возможно; выбрав Нью-Йорк, Саванна отдала предпочтение городу, который можно будет постигать всю жизнь. Городу, достойному ее таланта.

С первого дня Саванна полюбила там все: ритм, борьбу, бесконечный поток идей и людей. Желание овладеть этим фантастическим городом, подчинить его, превратить в знакомое место без запретов наполняло ее вдохновением и вызывало исступленный восторг. Саванна по-своему находила с Нью-Йорком общий язык. Она стала сборщицей и архивариусом истинно нью-йоркских впечатлений; если они возникали именно в Нью-Йорке и на них стояла невидимая печать «Одобрено Манхэттеном», Саванна вбирала их в себя с рвением неофита. С самого начала сестра направила свой лирический талант на поддержку величия Нью-Йорка. Для нее это было аксиомой, не подлежащей обсуждению. Я же сомневался и лихорадочно отрицал восторги сестры.

— Ты никогда не жил здесь. У тебя вообще нет права высказывать свое мнение, — заявила мне Саванна, когда мы с Люком впервые приехали ее навестить.

— Я и в Пекине никогда не жил, но держу пари — там полно низкорослых желтых людей, — ответил я.

— Должно быть, все дело в выхлопных газах, — заметил Люк, глядя на потоки автомобилей; был час пик, машины еле ползли к мостам. — Выхлопные газы пожирают мозговые клетки. И когда клеток не остается, начинаешь любить это дерьмовое логово.

— У вас, мои тугодумные братья, тоже есть шанс остаться без мозговых клеток. Стоит вам подцепить нью-йоркскую лихорадку, и остальной мир померкнет. Почувствуйте энергию этого города. Попробуйте закройте глаза.

Мы с Люком послушно опустили веки.

— Это не энергия, а шум, — подал голос Люк.

— Этот шум и есть моя энергия, — улыбнулась Саванна.

Поначалу сестра работала официанткой в вегетарианском ресторане в Уэст-Виллидже [17]. Она также поступила в Новую школу [18], где слушала курсы по интересующим ее предметам. Жила Саванна на Гроув-стрит [19], близ площади Шеридан-сквер, в дешевой квартирке с регулируемой квартплатой. Жилище свое она оформила с большим вкусом и изяществом. Здесь Саванна наслаждалась уединением, погружалась в тайны и тонкости языка, здесь начала писать стихи. Сестра сделалась известной в избранном кругу, не достигнув и двадцати пяти лет. Мать и отец неохотно отпустили ее на север, сопровождая проводы апокалипсическими пророчествами. Нам с Люком родители сказали «по секрету», что Саванна не продержится в большом городе и месяца. Но сестра гармонично соединила свои ритмы с ритмами Нью-Йорка. «Жизнь в этом городе напоминает жизнь внутри карикатуры из „Ньюйоркера“», — написала она в первом письме. Достав старые номера ее любимого журнала, мы пытались представить, какой же должна быть новая жизнь Саванны. Мы пробовали растолковывать смысл шуток, доступных восьми миллионам ньюйоркцев. По нашим представлениям, жители Нью-Йорка обожали обеды для узкого круга, где говорилось много умных, но совершенно непонятных вещей. Отец, не обращая внимания на картинки, внимательно разглядывал рекламу и громко вопрошал:

— Да кто они такие, эти ньюйоркцы?

Когда в 1972 году издательство «Рэндом хаус» выпустило первую книжку стихов Саванны, мы с Люком приехали в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на выступлениях и торжествах по этому случаю.

Пока Люк искал, куда бы втиснуть машину на ночь, мы с Саванной уселись за ее изящный письменный стол под сенью нависающих папоротников. Сестра подписала мне экземпляр «Дочери ловца креветок» — так называлась ее первая книга. Она открыла страницу с посвящением и стала наблюдать за моим лицом, пока я читал вслух: «Моему брату Тому Винго, чья любовь и преданность сделали мой путь достойным. Спасибо за все, мой удивительный брат-близнец». У меня навернулись слезы. Я не верил, что о нашем детстве можно писать стихи.

— Квотербеки не плачут, — обняв меня, сказала Саванна.

— Один из них не сдержался, — ответил я.

Затем Саванна показала мне свежий номер «Ньюйоркера» — от седьмого марта. Там, на тридцать седьмой странице, было напечатано заглавное стихотворение ее сборника. Вернувшись, Люк застал нас в запредельном ликовании. Узнав, в чем дело, он тоже начал беситься. Но этого ему было мало. Люк открыл окно, проворно выбрался на пожарную лестницу и закричал, обращаясь ко всем, кто в ту минуту проходил и проезжал по Гроув-стрит: