Йоркширская роза - Маргарет Пембертон Страница 11

– Ведь папа поправится, правда? – спросила она с надеждой. – Когда я растянула связку на запястье, мне было больно двигать рукой несколько лет, но опухоль сошла довольно скоро…

– Растяжение связки – это не инсульт, моя дорогая, – возразила дочери Лиззи, изо всех сил стараясь, чтобы голос у нее не дрожал. – С течением времени могут произойти улучшения, но доктор Тодд не думает, что ваш отец сможет говорить четко и ясно или… или… – Она стиснула руки еще сильнее, так что на них проступили синие вены, как это бывает у пожилых женщин. – Или ходить, даже при чьей-то помощи.

Ноуэл издал сдавленный крик. У Нины отвисла челюсть. Роуз не пошевелила ни одним мускулом и словно бы перестала дышать. Где-то громко тикали часы. Через окно доносился звук работающей газонокосилки.

– И вряд ли он сможет снова владеть правой рукой, – закончила Лиззи.

Часы пробили половину. Колесики газонокосилки с шумом проехались по гравиевой дорожке. Три бледных, ошеломленных лица уставились на Лиззи.

– Но па должен пользоваться правой рукой, – произнес Ноуэл таким тоном, словно ни мать, ни доктор Тодд не понимали самых очевидных вещей. – Ведь он художник. Ты сказала об этом доктору Тодду? То есть, я имею в виду, понимает ли это доктор Тодд?

Лиззи молчала. Она больше не могла говорить.

Медленно, с ужасающей определенностью в трех парах устремленных на нее глаз появилось осознание происшедшего.

– Нет! – дико закричал Ноуэл и вскочил на ноги с такой яростью, что стул о. прокинулся. – Господи Иисусе! Нет!

Такого в их доме не бывало. Но никто даже не вздрогнул. Нина сидела, зажав рот ладонью. У Роуз все черты ее подвижного личика словно обострились, оно казалось угловатым, кожа на скулах натянулась.

Лиззи провела рукой по глазам. Только бы не впасть в истерику… Должна ли она объяснить им, к каким последствиям приведет постигший Лоренса удар? Очевидно, что они еще не подумали о том, что значит для всех них неспособность отца работать. Ну а что, если она скажет сейчас об этом? Как отнесутся дети к мрачной реальности того, что ждет их в ближайшем будущем?

Ноуэл разрешил за нее эту дилемму. Повернувшись, он ринулся к задней двери и распахнул ее с такой силой, что едва не сорвал с петель. Через несколько секунд за ним со стуком захлопнулась калитка. Когда бешеный топот ног, бегущих по мощеному проходу, разделяющему зады усадеб на Джесмонд-авеню от задов усадеб на соседней улице, стих вдали, Нина разрыдалась.

Роуз, пошатнувшись, выпрямилась и произнесла ломким голосом:

– Я иду побыть с папой. Я буду молиться. Я буду молиться очень горячо и долго.

Лиззи кивнула, с благодарностью принимая передышку, которую дало ей внезапное бегство Ноуэла. Она тоже собиралась помолиться. И заняться после этого тем, чем ей ни разу не приходилось заниматься за время жизни замужем: открыть бюро и просмотреть бумаги по хозяйству и финансовые документы. Если Бог очень, очень добр к ним, то, может быть, состояние дел при разумном их ведении позволит семье выжить, не прибегая к таким мерам, как уход Ноуэла и Нины из школы искусств или, в худшем случае, уход кого-то одного из них.

Роуз сидела возле отца до тех пор, пока Лиззи не вошла в комнату с чашкой теплого молока, в котором плавали маленькие кусочки размоченного белого хлеба.

– Хочу попробовать покормить твоего папу, может, ему удастся проглотить хоть самую малость, – сказала она, усаживаясь на место возле дивана, с которого встала Роуз. – Не сходишь ли ты поискать Ноуэла?

Роуз кивнула и поспешила сообщить:

– Па не спит. Глаза у него открыты, и он пытается говорить, но лицо у него перекошено, и я не могу понять ни слова. – Голос у Роуз дрожал от сдерживаемых слез. – И каждый раз, как слова у него не получаются, у папы делаются испуганные глаза.

У Роуз тоже был испуганный вид. Лиззи почувствовала щемящую жалость к дочери.

– Все обойдется, Роуз, – сказала она, моля в душе Господа, чтобы слова ее сбылись. – Так или иначе мы справимся, а твой дорогой отец снова обретет возможность общаться с нами.

Роуз улыбнулась, хотя улыбка эта была робкой и неуверенной. Конечно, все обойдется. Да и как может быть иначе, если отец жив, а все они рядом с ним, маленькая, но дружная семья.

Роуз нашла Ноуэла на берегу речки. Он сидел, свесив руки между колен, на невысоком, поросшем травой берегу и невидящими глазами смотрел на быстро бегущую воду.

Роуз села рядом с братом. Еще совсем маленькими они любили плескаться в неглубокой речке – ее скорее можно было бы назвать ручьем – или играть на берегу. Совсем недалеко от того места, где они сейчас сидели, речка уходила под землю, но вскоре снова пробивалась на поверхность, бежала мимо фабрик и товарных складов и опять ныряла под землю. Так она и протекала под центром города, чтобы уже за его пределами проложить себе путь в большую реку Эр неподалеку от Шипли.

Все, кого Роуз знала, называли речку «вонючей канавой», и она не могла взять в толк, почему: здесь, у Бычьего брода, где они с Ноуэлом сидели, и дальше, к Торнтону и Аллертону, речка несла свои чистые воды среди нешироких полей, и по берегам ее цвели золотые калужницы и ноготки.

– Речка становится грязной, протекая мимо фабрик, – часто говорил Роуз отец. – Фабрики сбрасывают в нее отходы производства и делают это с тех пор, как были выстроены на берегу первые из них.

Фабрика Риммингтонов была построена не на берегу, и Роуз всегда этому радовалась. Она возненавидела бы ее, если бы она оказалась одной из тех, которые избавляются от всякой грязи таким отвратительным способом.

Ноуэл поднял небольшой камешек и бросил его в воду, и тогда Роуз сказала:

– Все постепенно наладится. Так говорит мама. Отец скоро снова станет общаться с нами так или иначе…

– Каким образом? – спросил Ноуэл с такой яростью, что Роуз вздрогнула. – На языке жестов? Или издавая непонятные звуки, как ребенок, который учится говорить? И какое имеет значение, что у него восстановится способность разговаривать, если он не сможет рисовать? Что значит все остальное, если он не сможет именно этого?

Роуз искоса, не поворачивая головы, с тревогой посмотрела на брата. Искусство значит для Ноуэла все, и он не в состоянии представить, что для отца это не совсем так. Во внезапном озарении Роуз осознала, что это и в самом деле не так. Лоренс страстно любил искусство, гордился своим талантом, но не подчинял искусству всего себя без остатка, как Ноуэл. Множество других вещей делало отца счастливым. Жена, мать его детей. Сами дети. Он любил посидеть в летние сумерки в саду, попыхивая своей трубочкой. Любил слушать местный духовой оркестр, когда тот играл в Листер-парке. Любил играть в шашки или гальму с ней или Ниной. Играть в шахматы с Ноуэлом.

И она сказала очень твердо и уверенно:

– Много других вещей будут иметь значение для па, они для него драгоценны. Мама. Ты и я. Нина.