Студентка с обложки - Робин Хейзелвуд Страница 101

— Не то слово! — фыркает Джордан, поглощая яичницу с колбасой. — Бедная девчонка в первом ряду!

— Она даже плакала!

— Я такой грубости еще никогда не слышала!

— А что случилось? — спрашиваю я.

Понятия не имею, кто такой Думаи, но рассказа я вряд ли дождусь.

— Он очень гадко себя повел, — говорит Мохини.

— И все-таки надо было это видеть, — заканчивает Пикси.

Ну да. Я начинаю есть, обращая внимание, что моя яичница из белков еще безвкуснее, чем обычно, а тост сухой, как опилки. Секунду слышится только стук вилок, прерываемый слабым звоном льда о пластиковый стакан. Потом Пикси смотрит на стену.

— Уже так поздно? Очуметь! — Она вскакивает. — Я опаздываю! Я же должна встретиться с Тимоти!

— Погоди… сейчас?! — спрашиваю я.

— Увы. — Она роняет скомканную салфетку на вафли.

— Тимоти, который Хаттон? Ты еще с ним?

— Но недолго! Я тебе все расскажу в декабре — или, наверное, после Нового года, все зависит от твоих планов! — Пикси заправляет волосы за уши, хватает сумочку и отдает мне десять долларов. — Пока! Счастливо! Позвони нам, когда вернешься!

— Ладно… Пока.

Я оборачиваюсь и вижу, как Джордан кладет кошелек на стойку.

— И ты туда же!

— Извини. — Она выпячивает нижнюю губу. — Пообещала Бену встретиться у библиотеки.

— Джорд, сейчас утро субботы.

— Ну да.

— Сентябрь.

Джордан застегивает свою байку.

— Ну да, — говорит она. И что?

— С каких это пор ты так засела за книги?

— С тех пор, когда решила относиться к учебе серьезней. — Она достает из кошелька деньги, уже надев лямку рюкзака на плечо. — А что ты удивляешься, Эмма Ли? Люди меняются.

Ну, это уже слишком! Я поднимаюсь и делаю шаг к ней, почти радуясь. Хватит притворства. Наконец правда выходит наружу: мои подруги очень расстроены, что я уезжаю. Так расстроены, что могут только притворяться, что им все равно.

Но я не могу злиться.

— Пока, дорогуша, я буду ужасно скучать! — говорит Джордан, стискивая меня в объятиях. Когда она отстраняется, я вижу, что ее красные глаза полны слез. — Ты прекрасно проведешь время, я точно знаю!

— Ладно, спасибо. Тебе тоже всего хорошего, — мямлю я.

— Постараюсь, чтоб так и было. Пришлешь нам открытку, ладно? П-пока!

— Пока!

Я сажусь. Мохини встает.

— Прости, Эм. У меня лабораторка.

Банковские часы на Бродвее показывают 11.58. Без двух двенадцать. Мои три лучшие подруги пробыли здесь меньше часа… Нет, они еще и опоздали, так что, считай, сорок минут. Сорок долбаных минут! И что я услышала? Расскажу после Нового года? Позвони, когда вернешься? Милочка? Дорогуша? Пришлешь нам открытку? Открытку — вы не ослышались — одну открытку. Одну открытку за три месяца. Пока! Пока! Покедова! Ну и свинство…

Мимо со свистом проносится велосипедист и выбрасывает вперед руку.

— Эй, Полли-и-и!

Полли? Полли? Что за Полли?

Фьюить! Фью! Из-за угла кто-то громко свистит. Фьюить! Да что ж такое! Я приглаживаю юбку и откидываю волосы. Фьююю! Изменив своей обычной политике (игнорируй, всегда игнорируй!), и то лишь по причине ужасного стресса, я оборачиваюсь и меряю свистуна высокомерным взглядом. Но он свистит не мне. Он даже на меня не смотрит. Он пялится на какую-то девчонку в паре шагов от меня, ростом пять футов два дюйма и страшненькую.

Ну все, приехали.

— Такси-и-и!

— «Бергдорфс», — кричу я водителю, — и побыстрее!

О боже… К глазам подступают слезы. Пять футов два дюйма? Я расстегиваю молнию на сумочке и достаю косметичку — мне она явно не помешает — и продолжаю депрессовать. Моим подругам вообще все равно, что я уезжаю. Мохини, Пикси, Джордан — всем. Всем-всем. По щеке катится слеза; я аккуратно ее промокаю. Не думала, что работа моделью так быстро от всех меня отгородит, но так и случилось. Я замазываю красные щеки тональником и слегка припудриваю. Я совсем одна. Я — необитаемый остров, остров под названием Эмили. У меня нет друзей. Ни одного. НОЛЬ. Мое такси могла бы проглотить гигантская крыса, и никто бы и глазом не моргнул. Точнее, моргнули бы, но из-за крысы, а не из-за меня. Моих друзей больше волнуют крысы, чем я.

— Алло! Алло! Там жив кто-нибудь? Вы сказали «Бергдорфс», мисс, так вот он!

Ой. Я плачу, выхожу, подкрашиваю глаза и губы и только потом прохожу через турникет. Почему моим друзьям все равно — почему? Я спрашиваю себя опять, еще расстроенная, хотя, надо признать, при виде всяческих мешочков и пузырьков я чуть-чуть успокоилась. Поднявшись на этаж выше, чувствую себя еще лучше. Зимняя палитра, тяжелые ткани, лестный свет — все такое упорядоченное, успокаивающее — и вскоре я действительно успокаиваюсь. Я спокойна настолько, что слышу в голове другой голос. «Что ж, Эмили, — говорит этот другой голос, — а чего ты от них ожидала?»

Чего я ожидала? Я дохожу до конца коридора и сворачиваю налево. Продавщицы замечают меня и подходят к краю своей территории, маскируя хищнические инстинкты вежливыми улыбками. Я зашла в отдел «Донны Каран» и просматриваю вешалку серых шерстяных изделий, когда ответ приходит ко мне сам. Я ожидала, что меня будут отговаривать от поездки.

— Хотите примерить?

Я уже перешла на вечернее. У меня в руке платье.

— Конечно.

Да, вот в чем дело: я хотела, чтобы меня отговорили, потому что не уверена, что хочу ехать.

Я иду за продавщицей к примерочной и закрываю дверь. Обожаю Нью-Йорк. Я здесь счастлива. Это мой дом.

…И все-таки почему-то я постоянно думаю о словах Джордан, о том, что она сказала, когда мы поссорились на кухне. «Что дальше, Эмма Ли?»

Ну, и что же дальше? Платье я уже надела. Застегиваю молнию и пуговицы и подхожу к зеркалу так близко, что оно запотевает. Я смотрю себе прямо в зрачок.

— Я еду в Италию, — говорю я, ожидая собственной реакции. — В Италию. В Италию!

— Италия прекрасна! — говорит продавщица, используя мои слова как повод войти. — И это платье тоже!

Мне кажется, говорит голос, пока я стою у кассы — я покупаю платье и пару серо-зеленых замшевых шортов, которые я не примеряла, но уверена, что подойдут, — мне кажется, что я ожидала вот чего: Пикси: «Очуметь, ты даже никого не знаешь в Милане!» Джордан: «Вспомни, какой ты приехала из-за границы в тот раз!» Мохини: «Как же твое образование?»

— С вас тысяча четыреста сорок.

Только они этого не сказали. Я отдаю деньги и осматриваюсь. Манекен «Донны Каран», который раньше стоял в брючном двубортном костюме, теперь валяется на полу, руки-ноги раскиданы. Туловище одевают в шоколадный узкий комбинезончик: «гимнастический купальник, только в четыре раза дороже», как говорит мама.