Ваша до рассвета - Тереза Медейрос Страница 10

Габриэль нахмурился.

– И какой же это тип?

Он почти слышал, как она обдумывает слова.

– В лице недостаточно характера. Он человек, которому все доставалось слишком легко. Он уже не мальчик, но еще не мужчина. Уверена, что он был бы приятной компанией, чтобы погулять в парке или провести вечер в театре, но не думаю, что я захотела бы узнать его поближе.

Ориентируясь на звук ее голоса, Габриэль вытянул руку и схватил ее через шерстяной рукав. Он притянул ее, поставил лицом к себе и с искренним любопытством спросил:

– А что вы видите сейчас?

На сей раз в ее голосе не было никакого колебания.

– Я вижу мужчину, – мягко сказала она. – Мужчину, в чьих ушах еще гремит рев орудий. Мужчину, битого жизнью, но не сломленного. Мужчину со шрамом, который делает его лицо нахмуренным, хотя мог бы стать продолжением улыбки. – Она легонько провела кончиком пальца вдоль его шрама, отчего каждый волосок на теле Габриэля встал дыбом.

Потрясенный интимностью прикосновения, он поймал ее руку и опустил вниз.

Она быстро забрала у него руку, в ее голос вернулась бойкость.

– Я вижу мужчину, который отчаянно хочет побриться и переодеться в чистую одежду. Знаете, нет никакой необходимости выглядеть так, словно вас одевал…

– Слепой? – сухо предвосхитил ее он, чувствуя облегчение оттого, что она вернулась к своему обычному тону.

– У вас нет камердинера? – спросила она.

Почувствовав, как она потянула за шейный платок, который он подобрал на полу спальни и небрежно повязал, он шлепнул ее по руке.

– Я его уволил. Я не мог вынести, чтобы кто–то суетился вокруг меня, словно я беспомощный инвалид.

Она решила проигнорировать этот предупредительный выстрел, пущенный в ее огород.

– Не могу себе представить, почему. Большинство людей вашего положения с отличным зрением полностью устраивает стоять с вытянутыми руками, пока их одевают, как маленьких детей. Если вы не переносите камердинеров, я могу, по крайней мере, привести лакеев, которые затащат вас в горячую ванну. Если у вас нет каких–то возражений против нее тоже.

Габриэль уже собирался указать ей, что единственная вещь, против которой он возражает, это она сама, как ему пришла в голову новая мысль. Возможно, существовал еще один способ довести ее до увольнения.

– Хорошая горячая ванна – это вещь, – сказал он, намеренно добавляя в свой голос медоточивые нотки. – Но в ней таится много опасностей для слепого. Что, если, залезая в ванну, я запнусь об нее и упаду? Что, если я уйду под воду и утону? Что, если я уроню мыло? Я едва ли смогу сам его поднять. – Он снова нашел ее руку, но на этот раз поднес к губам и провел ими по чувствительной коже в центре ее ладони. – Как моя медсестра, мисс Викершем, я думаю, будет только правильно, если вы вымоете меня.

Вместо того, чтобы дать ему пощечину, которую он заслужил за дерзость, она просто забрала у него свою руку и сладко произнесла:

– Уверена, что мои услуги не потребуются. Один из этих крепких и молодых лакеев будет только рад вернуть вам мыло.

В одном она была права. Внезапно Габриэлю захотелось улыбнуться. Слушая ее быстрые и решительные шаги, пока она спускалась вниз по лестнице, он делал все, что мог, чтобы удержаться от громкого смеха.

* * *

Саманта подняла свечу повыше, окуная портрет Габриэля Ферчайлда в мерцающую вуаль света. Дом был темен и тих, он спал так же, как она надеялась, спал его хозяин… После их утренней стычки граф провел весь день, забаррикадировавшись в душном мраке своей спальни и отказываясь выходить даже, чтобы поесть.

Наклонив голову, Саманта изучала портрет, желая быть такой же неуязвимой к его очарованию, какой она притворялась. Хотя портрет был датирован 1803 годом, казалось, что его рисовали целую жизнь назад. Слабый намек высокомерия в мальчишеской улыбке Габриэля смягчался искрой самоиронии в его светло–зеленых глазах. Глазах, которые смотрели на будущее и все, что оно принесет, с энтузиазмом и надеждой. Глаза, которые никогда не видели того, что не должны, и заплатили за это зрением.

Саманта протянула руку и кончиком пальца провела по его еще не раненной щеке. Но на сей раз в ней не было никакого тепла, никакого толчка осознания. Был только прохладный холст, дразнящий ее задумчивое прикосновение.

– Доброй ночи, милый принц, – прошептала она, закрывая портрет покрывалом.

* * *

Нежная и зеленая весна орошала холмистые луга. Пушистые белые облака резвились, как ягнята на пастельно–голубом небе. Бледно–желтый свет омывал теплом его лицо. Габриэль приподнялся на локте и посмотрел на женщину, дремлющую в траве рядом с ним. Принесенный ветром цветок грушевого дерева уютно устроиться в ее зачесанных локонах. Его голодные глаза впитывали жаркое золото ее волос, мягкие округлости щек и влажный коралл разомкнутых губ.

Он никогда еще не видел такого восхитительного… и соблазнительного цвета.

Он опустил свои губы на ее, ее глаза затрепетали и открылись, а губы, изогнулись в сонной улыбке, делая ямочки, которые он обожал, еще глубже. Но когда она коснулась его, на небе появилось облако, которое, закрывая солнце, обесцветило своей тенью все цвета его мира.

Поглощенный темнотой, Габриэль сел на постели, вытянувшись в струну и часто дыша в полной тишине. У него не было никакого способа узнать, была ли еще ночь или уже утро. Он только знал, что его выбросило из его единственного убежища от тьмы – его снов.

Отбросив одеяла, он свесил ноги на пол и сел на краю кровати. Он опустил голову на руки, пытаясь совладать с дыханием и придти в себя. Он не мог не подумать о том, как мисс Викершем отнеслась бы к его наряду в данный момент. Сейчас на нем не было абсолютно ничего. Возможно, он должен был бы повязать на шею чистый платок, чтобы не оскорбить ее тонкие чувства.

После долгих поисков, он, наконец, на ощупь нашел мятый халат, висящий на столбике его кровати, и облачился в него. Не потрудившись завязать пояс, он поднялся и тяжело прошел через комнату. Все еще дезориентированный своим резким пробуждением, он недооценил расстояние между кроватью и письменным столом. Пальцы его ноги врезались в когтистую ножку стола, вызывая резкую колющую боль. Проглотив проклятье, он опустился в кресло и нащупал костяные ручки центрального ящика стола.

Он опустил руку в обитый бархатом ящик, точно зная, что он там найдет – толстую пачку писем, перевязанную шелковой лентой. Когда он вытащил ее, дразнящий аромат достиг его носа.

Это была не лимонная вербена, купленная на улице за пенни, это был аромат женщины – богатый и обольстительный.

Глубоко дыша, Габриэль стащил ленту и пробежал руками по дорогой льняной бумаге для писем. Бумага была помята и потерта из–за того, что много месяцев он носил письма под сердцем. Он расправил одно из них и проследил изящные петли чернил кончиком пальца. Если бы он сильно сосредоточился, то смог бы разобрать отдельное слово или даже, возможно, знакомую фразу.