Врач-армянин - Сабахатдин-Бора Этергюн Страница 10

Кажется, сегодняшнее «сегодня» — это именно то «сегодня», когда я намеревалась приняться за описание моего замужества. Пиши, Наджие, пиши, хоть раз в жизни исполни намеченное.

Почти четыре года я была свободна; в определенном смысле разумеется. То есть, могла свободно читать книги и не тревожиться об угрозе замужества. Тогда я даже не задумывалась о том, что покупаю книги на деньги отца.

Мне минуло семнадцать. Я знала, что почти все мои сверстницы уже замужем, имеют детей. Мама часто заводила разговор о том, что вот, мол, встретила такую-то, у ее дочери уже двое детей; и при этом смотрела на меня с грустным укором.

Я почувствовала, что мне начинает надоедать мое добровольное затворничество в мире героев и героинь романов. Теперь я с волнением ждала, что мама позовет меня, предложит мне выйти к гостям или отправиться в гости вместе с ней. Я стала думать о возможности реальной любви; о том, чтобы меня кто-то полюбил, а я полюбила бы его. При этом я воображала себе какие-то препятствия, преграды, запреты, которые нам, влюбленным придется преодолеть. О телесной стороне любви я, в сущности, никакого понятия не имела.

Я знала, что совсем не некрасива, но не подозревала о том, что меня считают сумасшедшей; то есть, какие-то смутные подозрения были, но я не придавала этому значения. Я оглядывалась вокруг в поисках человека, которого могла бы полюбить. И, конечно, я не находила такого человека. Да и кого я могла найти? Мой отец не был настолько богат, чтобы привлечь внимание, например, молодых инженеров, кончивших курс в Германии, или сыновей разорившихся аристократов. По любви никто, кажется, не женился; завести интрижку было гораздо спокойнее с замужней женщиной или с дамой полусвета, из тех, что прогуливаются на приморской площади в Кадыкее. Но это все я поняла чуть позже.

Мама уловила мое настроение и все чаще ходила со мной в гости или звала меня, чтобы я вышла к нашим гостям. Мне теперь было приятно появляться на людях нарядно одетой. Вместе с мамой я заезжала в магазины и стремилась купить модную одежду. Мама сначала противилась, но в конце концов соглашалась со мной. Многое в современной моде ей казалось некрасивым и неприличным, но в то же время она желала, чтобы я была одета не хуже других; убедившись, что тот или иной фасон «носят все», она покупала мне желанное мною платье.

Меня начала тревожить мысль о том, что я могу остаться старой девой; я чувствовала, что это очень оскорбительно для меня. Сегодня я задаю себе вопрос: а чего я, в сущности, боялась? Того, что другие станут говорить обо мне: «старая дева Наджие»? Нет, меня не тревожило мнение окружающих меня людей. Пожалуй на меня действовали французские романы, в которых иной раз описывалось, как презирают старых дев, как они озлоблены и смешны. Я все больше склонялась к мысли о том, что надо выйти замуж. Положение молодой замужней женщины, даже если она замужем за нелюбимым, казалось мне интереснее одинокого существования презренной старой девы.

Ах, как я мало знала жизнь! Еще меньше, чем теперь. Я знала, мама поймет, что я согласна выйти замуж. Но я и не подозревала о том, что найти мне жениха не так-то просто. Мама достаточно разбиралась в той действительности, где мы жили, для того, чтобы не воображать, будто в меня кто-то влюбится в гостях и явится к отцу просить моей руки. Она снова начала переговоры со свахами. Ей приходилось выслушивать унизительные намеки на то, что меня считают сумасшедшей, унизительные отказы. Приходилось бедной маме упрашивать и задаривать свах. А я то, дурочка, уже вошла в роль девушки, руки которой добивается нелюбимый.

Дошло дело и до смотрин. Боже, кому меня прочили в невестки! Толстые вульгарные женщины, одутловатые лица набелены, брови насурмлены, чаршафы, яшамаки и ферадже — из прошлого века. Мама даже поссорилась с отцом. Одна такая «будущая свекровь» изъявила согласие сделать меня женой своего вдового сына — владельца какой-то мастерской на рынке, не то кожи там выделывались, не то зеркала гранились, — не помню. Все это сопровождалось такими ужимками, будто старуха оказывала одолжение моей семье. Отец считал, что это предложение следует принять, все равно лучше не найдем. Но мама возразила ему решительно и резко. Она сказала, что не хочет видеть меня несчастной, что я не приживусь среди таких грубых и необразованных людей, что не для того она меня растила и берегла. Я чувствовала себя униженной, но в то же время я поняла (чуть ли не впервые), как сильно любит меня моя мать.

Конечно, были и другие варианты знакомств — более современные, когда мы с мамой приходили в гости в квартиры, обставленные европейской мебелью, сидели в гостиных с фортепиано. Слушая, как играют другие молодые женщины и девушки, я поняла, что они получили более тщательное образование, чем я. Однажды я сказала отцу, что хотела бы научиться играть. Но эта, в сущности, невинная просьба оказалась переполнившей чашу каплей — отец выплеснул на меня все копившееся в его душе раздражение. Мне стало жаль его, ведь он тоже чувствовал себя униженным, имея взрослую незамужнюю дочь. Короче, пианино мне так и не купили. Наверное, теперь я могла бы настоять на покупке инструмента, но зачем? Из каприза? Особых музыкальных способностей у меня все равно нет. Это будет всего лишь новым поводом для ссоры с отцом и Джемилем.