Любви подвластно все - Джулия Энн Лонг Страница 10

Возможно, у ее горничной и возникли какие-то подозрения по поводу появления травяных пятен на ее платье в тот день, но она не обмолвилась об этом ни словом. Что же касается всего остального… Ох, лучше об этом не думать. К тому же она почти ничего не знала. Да и какое это имело значение? Ведь Лайон исчез, а Ланздаун был здесь. И она сказала ему то, что он должен был узнать.

– Забавно, что эта… так называемая легенда оказалась настолько популярной, – с усмешкой пробормотал Ланздаун. – Логично было бы предположить, что к этому времени бездельники из «Уайтс» прекратят делать ставки и вообще забудут его имя. Но, похоже, слухи вновь поднимают головы, как лернейская гидра ^[13]. И мне хотелось бы оградить вас от этого.

– Да, знаю, – кивнула Оливия. – Ведь вы, дорогой – вот и она тоже произнесла это слово! – так заботитесь обо мне. Мне ужасно жаль, что у вас из-за меня столько хлопот. Но, увы, Эверси всегда были настоящим подарком для распространителей сплетен. А также для бездельников в «Уайтс», убивающих время и заключающих глупейшие пари. И знаете… Ведь к «Эверси» легко подыскать рифму. Так что я не удивлюсь, если в будущем появится еще множество баллад о моих родственниках. Вас это не пугает?

Виконт едва заметно улыбнулся.

– Я думаю, со временем россказни о ком-то другом заставят болтунов забыть вашу историю. А мы с вами, когда совсем состаримся, будем со смехом рассказывать об этом нашим внукам.

Внукам?.. Но для того, чтобы иметь внуков, нужно сначала завести детей. А чтобы завести детей, следовало заняться любовью, то есть ей придется лежать обнаженной под Ланздауном и…

– Я рада, что вы так считаете, – поспешно проговорила Оливия. – Хотя… Мне кажется, что нам с вами еще рано думать о внуках.

– Да, разумеется. – Виконт рассмеялся. – Но о детях нам вскоре предстоит подумать.

Оливия взглянула на него с удивлением и тут же потупилась, а щеки ее окрасились жарким румянцем. Ей вдруг представилось, что обнаженный Ланздаун тянется к ней, лежащей рядом с ним в постели… И так будет до конца жизни… Боже!

Она попыталась выбросить из головы эти мысли, а потом вдруг подумала о том, что ей, возможно, напротив, следовало бы почаще представлять себе все это. Ведь наверняка ей не будет неприятно. Виконт высокий и статный. У него целы все зубы. И от него восхитительно пахнет. Да-да, если она будет почаще думать об этом, то сможет успешно подготовиться к неизбежному. И конечно же, она будет принимать его ласки с радостью. Когда-нибудь…

Подняв голову, Оливия увидела, что жених пристально смотрел на нее. И она вдруг поняла, что он представлял себе то же самое, – она была в этом уверена. Да-да, Ланздаун хотел ее… И он, возможно, подумал, что румянец на ее щеках означал стыдливость и смущение. И, очевидно, решил, что потребуется деликатно обучать ее тонкостям любовных отношений.

Ах, если бы он только знал…

Сообразив, что молчать больше нельзя, Оливия проговорила:

– В порядке взаимных откровений о прошлом мне, наверное, следовало бы спросить вас кое о чем… Интересно, оставили ли вы след из разбитых сердец на своем пути к браку? И если так, то каким же образом вам удавалось не попадать в газеты? Моя семья, похоже, не способна этого добиться…

Ланздаун в удивлении вскинул брови, после чего положил щипчиками кусочек сахара себе в чашку и принялся его размешивать. Поскольку делал он это довольно долго, так что стало понятно: собирался с мыслями и, следовательно, хотел в чем-то признаться.

Наконец, сделав глоток чаю, виконт откинулся на спинку стула и со вздохом проговорил:

– Ладно, хорошо. В общем… Я знал леди Эмили Хауэлл с детства. Очаровательная девочка, очень добрая, и я искренне восхищался ею. Наши семьи считали, что когда-нибудь мы с ней обручимся. Я тоже так думал. А потом… я встретил вас. Слово «вас» он произнес пылко, с оттенком тревоги и печали. И казалось, что она, Оливия, была предназначена ему самой судьбой, так что у него, мол, просто не было выбора.

Однако Оливии казалось, что Ланздаун рассматривает ее как своего рода приз. Богатый и всеми уважаемый виконт – он был немного старше ее – решил добиться якобы недоступной Оливии Эверси. А их помолвка вряд ли могла превратиться в легенду, что вполне его устраивало. Но ее, Оливию, тоже все устраивало – ведь Ланздаун очень хорошо к ней относился.

Она молча улыбнулась, а виконт со вздохом добавил:

– Леди Эмили повела себя с истинным великодушием и любезно поздравила меня. Однако я полагаю, что она была… разочарована. Но могу вам честно сказать, что по-настоящему не ухаживал за ней. И едва ли кто-либо считал, что между нами существовала официальная договоренность. Но все же…

– Все же?.. – тихо переспросила Оливия.

– Я очень сожалею, что причинил ей боль.

Оливия живо представила себе леди Эмили и ее, без сомнения, благородное разочарование. Не было никаких истерик. И никаких листков, исписанных именем Ланздауна и сожженных в полночь…

Когда известие о том, что Лайон Редмонд исчез, распространилось по Пеннироял-Грин, а затем – и во всем лондонском обществе, Оливия перестала есть, словно внезапно лишилась того, что делало ее живым существом, наделяло потребностями и нуждами. Ей и жить совершенно не хотелось – казалось, что все в ней бессмысленно. И она даже не осознавала, что ничего не ела, пока ее мать не ударилась в панику. В конце концов она все-таки начала есть, потому что, как ни странно, все еще была живой. Однако с тех пор пища никогда уже не имела того вкуса, что прежде.

Лайон ее покинул.

А Ланздаун был рядом.

– Как вы добры и великодушны! – воскликнула она, глядя на жениха.

И Ланздаун действительно был хорошим, надежным и добрым. Но самое главное – он был здесь, рядом с ней.

Виконт виновато улыбнулся – как будто извинялся за что-то, – и оба отпили из своих чашек.

– У меня есть друг, который занимается выездкой лошадей и скачками, – сказал Ланздаун после продолжительного молчания. – Лошади – его страсть. Он как-то упал с одной, слишком горячей, и крайне неудачно сломал руку. Доктор сказал, что можно зафиксировать руку в одном из двух положений. Первое обеспечит ему максимальную свободу движений, но тогда он никогда больше не сможет должным образом держать вожжи. Мой друг выбрал второй вариант – тот, который позволял ему и в дальнейшем управлять лошадью.

– Значит, по-вашему, раны от пережитого заставляют нас изменяться? И если для нас что-то особенно важно, то мы полностью посвящаем себя именно этому?..

Ланздаун кивнул и расплылся в улыбке. Оливия же не улыбалась – ее охватило гнетущее чувство, медленно растекавшееся по груди леденящим холодом.

– Вероятно, вы так считаете, основываясь на личном опыте, – проговорила она с некоторым раздражением.