Звездочка - Елена Лагутина Страница 10

Делала она это мягко, исподволь. Она не показывала виду, ничего не говорила… Просто демонстрировала всем своим отрешенным видом, что их присутствие ей в тягость. И они, понимая это, приходили все реже и реже…

Исполняя Маринино желание.

«Может быть, так и в самом деле лучше, — думала Рита. — Для Оли».

Но так было жалко маму, что нередко Рите хотелось посмотреть в Мариночкины глаза и спросить напрямую: за что та так ненавидит ее мать?

Римма лежала на диване, вытянув свои длинные стройные ноги, и смотрела телевизор.

Она не отреагировала на стук входной двери, только чуть вздрогнули длинные темные ресницы. Да, именно так… Она даже не пошевелилась, но Виктор сразу уловил запах тревоги и напряженности.

Они были в ссоре.

Виктор прошел в свою комнату и включил компьютер.

«Наверное, это глупо, когда взрослый мужик играет в «Дьявола», отметил он про себя и усмехнулся. — Но так хотя бы выбрасываешь дурную энергию. Так можно не разговаривать с Риммой…»

Конечно, он мог бы включить телевизор и уткнуться в него с той же глупейшей демонстративностью, с какой пялилась в экран Римма.

Но это невольно объединило бы их, а Виктор вдруг ясно осознал, до какой степени ему не хочется с ней объединяться. Хотя бы в чем-то.

Даже в просмотре телепрограмм…

Электрический чайник находился у него в комнате.

Банка с кофе «Амбассадор» тоже стояла на книжной полке. Он сделал себе кофе и переоделся. Теперь, одетый в мягкий домашний костюм, он почти расслабился. Почти… Пока он постоянно ощущает ее враждебное присутствие, он никогда не сможет расслабиться до конца.

«Жить с нелюбимой женщиной все равно, что жить в одном доме с маньяком-убийцей, — усмехнулся он про себя. — Неплохая реклама… для какой-нибудь чертовой «Виагры». Хотя при чем тут вообще «Виагра»?»

Он вспомнил, как его друг Федька (царство ему небесное!), поглядев на счастливую Римму в день их пышной свадьбы, крякнул и пробормотал: «Во акула…» И потом, когда и сам Виктор уверился, что имеет дело с акулой, только акулой в человеческом обличье, да еще в очаровательном, женском, обольстительном, — решился откровенно поговорить с Федькой, тот рассмеялся и сказал неожиданную для священника фразу: «Витька, что я тебе сейчас могу сказать? Надо было раньше… Понимаешь, ты слишком стандартный мужик. Думаешь ты не головой, а как все — болтом. И этот твой болт для тебя прямо оракул Дельфийский! А истина, брат, лежит в другом пространстве. Любовь ты навеки перепутал с похотью. Вот в чем проблема у тебя… И разведешься ты с этой своей барракудой — найдешь точно такую же, потому как мыслишь неправильно… Ты, Витька, думаешь, что тебе нужна та женщина, которая трахаться умеет, а насчет разговоров — сие не обязательно, вроде ты и так найдешь с кем словом перекинуться… Только трахаться-то можно любую научить, а вот разговаривать и думать… Это сложнее. Иногда, как в твоем случае, и вовсе невозможно».

Пока Федька был жив, проблемы задушевных разговоров не существовало. Федька был его другом с детства. Но страшная болезнь унесла Федьку в заоблачные выси к его любимому Богу, или Бог забрал к себе любимого своего Федьку? Может быть, Богу тоже было не с кем поговорить по душам?

Когда Виктор пришел с Федькиных похорон, он застал Римму в веселом расположении духа. Она что-то напевала и даже возилась на кухне. Тортик пекла. Как будто внезапная Федькина смерть от саркомы легкого была для нее и в самом деле радостью.

И вид у нее был как у вампира, напившегося крови. Удовлетворенного…

— Римма, — удивленно спросил он тогда, — у нас что, праздник?

Она замерла. Точно он застукал ее в самый неподходящий момент с любовником. Или — так все и было, в том самом духовном плане, о котором так любил пространно рассуждать Федька?

— Я… — Она неуверенно огляделась вокруг, точно искала поддержки, а потом нахмурилась, так и не найдя подходящего ответа. — Я просто хотела помочь тебе… перенести утрату. Я же знаю, Федор был для тебя больше родного брата… Хотя, конечно, меня он недолюбливал. Но мертвых не судят.

Она стояла, нелепая в этом фартуке, с красными, наманикюренными, длинными ногтями, которыми нервно перебирала кромку такого же нелепого фартука.

— Тебе совершенно не идет чувство сострадания, — холодно сказал он. — Тортик на поминки не делают… На поминках пьют водку…

Сказал — и тут же отругал себя за жестокость.

Поднял глаза, боясь увидеть в них страдание и обиду, — и тут же отвернулся. Взгляд ледяных голубых глаз ужалил его своей непримиримой ненавистью.

— Прости, — сказал он.

И это было началом их конца.

Воспоминание прорезало его болью.

Он закрыл глаза, потому что на смену пришло следующее воспоминание.

Он потерял ручку. Он просто потерял свой любимый «Паркер». Накануне он пришел изрядно подшофе. Раздеваясь, сам не помнил, куда бросал вещи. И его «Паркер», его талисман, когда-то подаренный именно Федором, пропал!

Он полез под диван.

Ручка и в самом деле упала и закатилась в дальний угол. Он начал доставать ее оттуда. Вместе с ручкой и горсткой пыли и старого пуха он вытащил еще какую-то странную вещь. Сначала ему показалось, что это горстка грязи, он гадливо отбросил ее прочь. Но что-то больно укололо его… Булавка?

Он снова нагнулся и отпрянул.

Маленькая, еще с выпускной поры, фотография. Знакомые светлые насмешливые глаза. Встрепанная челка. Федька…

Грубо приклеенное к восковому уроду Федькино лицо было несколько раз проколото. А фигурка из воска обезображена ударами булавки. Сама же булавка покоилась там, где, но мнению автора, надлежало быть Федькиному сердцу…

Это было так глупо и в то же время так чудовищно!

Он повел себя странно, как ребенок. Прагматик, не верящий ни в какие колдовства, он прижал фигурку к груди, будто это и в самом деле был Федька, только маленький, и заплакал. Впрочем, вернее бы сказать — завыл по-волчьи.

Не потому, что верил в дурацкие магические обряды. Глупости это, нет, он, Витька, всегда был прагматиком.

Но как же она ненавидела Федора! И Витька так остро ощутил, что можно вот так, запросто, убить человека своей ненавистью, одной лишь чертовой ненавистью!

Всего лишь за то, что человек не похож на тебя…

Он и теперь, вспомнив это, почувствовал боль в сердце. И страх. Страх, что однажды Римма сделает что-то подобное и с ним.

Может быть, поэтому он не уходит от нее? Боится?

Пытаясь сбежать от мыслей и воспоминаний, от этой боли, от этой невыносимости, прошептал тихо, одними губами:

— Ри-та… Спаси меня, Рита. Спаси меня…

* * *

Рита с трудом успокоила мать. Все оказалось именно так, как она и думала…