Пропустите женщину с ребенком - Ирина Лобановская Страница 10

За несколько лет службы в Сибири Егор многому научился и многого добился. Ему повезло с начальством. Впрочем, им тоже повезло с Одиноковым. Он никогда не высказывал мнения, идущего вразрез с руководящим, был четок, послушен и оперативен, конфликтов не любил, с подчиненными всегда оставался предельно вежливым. Правда, жил, будто оправдывая свою фамилию, — наособицу, сиротливо и холодно. Дружеских отношений ни с кем не заводил, со всеми без исключения держался строго-официально, женщин избегал.

Сослуживцы поудивлялись, поудивлялись да и перестали. Они порой раздражали, даже бесили Егора своими сборищами, вечными бутылками водки и пива, сальными анекдотами, а самое главное — разговорами о женщинах. Без них офицеры действительно жизни себе не представляли. Ценили бабье на полкопейки, высмеивали, но с языка не спускали.

Егор приятельских посиделок и застолий старательно избегал, за что его очень скоро невзлюбили, считая зазнайкой и выскочкой.

Как лучшего среди молодых, его направили в Москву учиться в академию. Выйдя оттуда капитаном, Одиноков остался служить неподалеку от столицы, где быстро стал майором.

Потом грянул Афган…

Одинокова никто туда отправлять не собирался. Он вызвался сам. Хотел испытать себя в настоящем деле. И еще Егор был уверен, что наилучший способ сберечь родной дом — защищать чужой. Эта истина казалась ему незыблемой.

Сначала рапорты Одинокова упорно отклоняли, но Егор своего добился. Нелепый человек… И уехал в чужую жаркую страну, написав домой короткое письмо, где на всякий случай попросил его не ругать и за все простить.

Отец горько вздохнул, мать заплакала, сестры удивились и встревожились…

Из Афгана Егор вернулся через три года в чине полковника, с гирляндой орденов и медалей и тяжелым ранением. К тому времени Одиноков совсем запутался в себе, в делах родной страны и прогнозах.

Первое время он не мог даже спать от мучительных головных болей. Потом стало полегче, да и привык, притерпелся… Полежал в госпитале, прошел реабилитацию и попросился снова служить. А чем еще он может заниматься? Другой профессии ведь нет, и в мирной жизни делать Егору словно нечего. Ему уклончиво пообещали подумать и рассмотреть, а пока посоветовали навестить родных и отдохнуть. Слово «отдых» вызывало у полковника тяжелое недоумение и раздражение. Одиноков не понимал смысла этого слова.

Но положение казалось безвыходным, и до поездки домой он решил сначала съездить в свой подмосковный полк, проведать старых знакомых. Странно, что его туда потянуло. Одинокова по-прежнему ни с кем не связывали никакие дружеские отношения, ни одна близкая душа в полку его не ждала. Просто одиночество стало вдруг томить, мучить и донимать все сильнее… Куда деваться, полковник не знал и мрачнел, замыкаясь день ото дня все больше и больше.

На вокзале продавали дефицитную по тем временам воблу. К пиву будет отлично, подумал Егор. Но у продавца не оказалось ни бумаги, ни пакетов — нужны свои. Бумаги в стране не хватало так же, как и всего остального.

Егор поколебался мгновение, но медлить дальше становилось опасно. Пассажиры расхватывали неизвестно откуда взявшуюся здесь воблу с такой стремительностью, словно жить без этой сухой рыбки не представлялось больше возможным. Тогда полковник, наплевав на все приличия, купил несколько рыбин и, крепко ухватив их за хвосты, поспешил к уходящей электричке. Народ вовсю веселился, глядя на хмурого чудика в погонах с воблой в руке. Особенно радовались дети.

Стараясь рассматривать ситуацию философски, Егор сел со своими рыбками в электричку, держа их в вытянутой руке на манер букета. Удалось даже найти свободное место. Вскоре, На радость Егору, по вагону пошел продавец прессы. Одиноков тут же купил газету и завернул в нее воблу. А затем, уже расслабившись, стал читать статью, которая закутала драгоценных рыбок. Писали о тяжелых боях в Афганистане, о погибших и раненых…

И перед глазами вновь закружилась грязная песочная мгла, воняющая бензином и кровью, вздыбилась разбитая воронками горячая дорога, усеянная обломками машины и телами однополчан… Непрерывно, надсадно, страшно кричал умирающий водитель…

Последняя дорога Егора в Афгане, откуда Одинокова успели вовремя переправить на самолете в Россию… Ревели двигатели, матюгались сидящие и лежащие рядом, бинты быстро намокали красными пятнами… Голова разрывалась от боли.

По той дороге прямо перед ними прошел целым и невредимым микроавтобус, битком набитый женщинами и детьми. Или это были переодетые в бабские тряпки мужики? И автобус пропустили нарочно, чтобы русские расслабились. Они тогда и в самом деле почему-то поверили в безопасность дороги…

Ехавший в одной с Егором машине лейтенант потом рассказывал Одинокову в госпитале, что микроавтобус обнаружили спокойно стоявшим в стороне. Дети попрятались в кустах, а среди деревьев мелькали черные одежды притаившихся то ли баб, то ли переодетых мужиков…

Егор давно уже понял, что вляпался в грязное дело. Но объясняться и расследовать подробности и детали начала войны было слишком поздно. Да и никто не стал бы этим заниматься. Всех дум не передумаешь…

— Тебе ведь придется убивать людей… — сказал когда-то отец. — А такое умение дано не каждому. Ты готов к этому?..

Да, пришлось убивать… И многих… И готовым к этому он не оказался, хотя ни разу не уклонился от приказа, не попытался его оспорить или не подчиниться… Но чем дольше Егор воевал, тем чаще вспоминал слова отца, и понимал их справедливость. И чувствовал, еще немного, и он взорвется от гнева… И закричит, что люди, отдающие приказы, не имеют на это никакого морального права. И почему именно им это право дано?! И вообще безгласно и безвольно подчиняться могут лишь машины!..

А вокруг русские гибли пачками… И каждый день хоронили и отправляли в госпитали тяжело и легко раненных…

Взорваться Одиноков не успел. Помешала мина на дороге, взорвавшаяся немного раньше. Потом его долго везли, перевязывали, что-то кололи, снова везли… Он проваливался в черноту небытия, трясся в санитарных автомобилях, плыл на носилках… И наконец, оказался в самолете… Позже в госпитале в Москве…

Приехали родители и сестры. Сутками дежурили возле него по очереди. Верка ждала ребенка, но все равно старалась от брата надолго не отходить, хотя мать с отцом и Олюня гнали ее домой.

— Вы где здесь живете? — с трудом спросил едва пришедший в себя Егор.

— Ты о нас не думай! — махнула рукой заплаканная, но радостно улыбающаяся мать. — Мы устроились благополучно! У моей троюродной сестры. Она нам целую комнату отвела. Главное — тебя на ноги поставить! А врачи тут хорошие, заботливые. Говорят, скоро поднимешься, все пройдет…

И он действительно вскоре поднялся. Хотя головные боли оставлять его не собирались.

Егор положил пропахшую рыбой газету вместе с воблой себе на колени и поискал в кармане болеутоляющее. После ранения он всегда носил лекарства с собой.