Игра с огнем - Елена Гайворонская Страница 10

Все закончилось, как того и следовало ожидать, плохо. Свадьбой. Со стороны Шуры не было никого из родственников. Она сказала, что мать больна, и они навестят ее после. Это «после» состоялось спустя девять лет, когда пятидесятишестилетняя работница шинного завода Евдокия Звонарева скончалась от быстротечного рака. На похороны матери Александра Литичевская вылетела из Ниццы…

Надо отдать ей должное, Шура очень старалась. С тем же усердием, с каким прежде постигала сопромат на мехмате МГУ, в рекордные сроки освоила пару языков, манеры, этикет и азбуку тщеславия и великосветского лицемерия. А в снобизме превзошла и учителей – здесь ей просто не стало равных. Приемы-фуршеты-банкеты-юбилеи, прически и наряды, дни и ночи, слова и взгляды… Оглянуться не успел, а вместо славной пухленькой девчушки, подержаться за которую руки сами тянулись, похудевшая вполовину, вытравившая солнечное золото и аромат дикой степи, коротко остриженная пепельная блондинка с холодной улыбкой, царственной осанкой, благоухающая Парижем и модными дамскими сигаретами.

Наверно, он сам виноват. В глубине души он хотел и не хотел, чтобы она менялась. Хотел, оттого что должен был ввести ее в свой круг, где провинциальная простушечка, даже с МГУшным дипломом, смотрелась бы чудовищным диссонансом. А не хотел, потому что любил именно ту, непокорную веснушчатую девочку с русой косой ниже пояса, певшую под гитару с таким трогательным чувством:

– Из далека долго

Течет река Волга…

Он так и не сумел решить, кого – Шуру или Александру – ему выбрать. И потому малодушно самоустранился, предоставив ей возможность во всем разобраться самой. Она была умной девушкой. Очень умной. И сделала свой выбор…

А в постели у них гармонии не сложилось. Деятельная и энергичная днем, ночью молодая супруга была тиха и холодна, как покойница. Так, что и у него все опускалось. Лишь однажды, где-то в альпийских лугах, среди гадко жужжащих мух и каких-то кусачих колючек, Александру вдруг «прорвало». Он сдуру пошутил, мол, зов природы? И сразу понял: напрасно. Шура крайне болезненно воспринимала все, касавшееся ее «простого» происхождения. Глупо, конечно. Сколько раз пытался ей втолковать… Бесполезно. Надулась и вновь заледенела…

А потом родилась дочь. Почему-то ему хотелось думать, что после того, альпийского, раза. Впрочем, какое это имеет значение. Александра сразу сказала: будет девочка, Марианна. Так и вышло. Но еще до рождения супругой был составлен план, вперед эдак лет на двадцать: где учиться, с кем водиться, за кого замуж выходить… Все его попытки доказать, что родившееся существо – живое, а значит, имеет право на свое мнение, натыкались на жесткое, упрямое сопротивление. И, осознав их полную тщетность, он вновь самоустранился. Несгибаемый Великий Роми, мистер Лит, всякий раз пасовал перед холодным натиском леди Александры. А в том, что она – леди, перестали сомневаться к тому времени самые необоримые скептики. В конце концов, он плюнул и занялся работой. И только ею. И теперь от души позлорадствовал, когда, спустя восемнадцать лет, не сказав ни слова, принцесса Марианна взяла и растворилась в необъятности крошечного голубого шарика-Земли. Но иное мешало упиться этим чувством до конца: сам он тоже не знал ответа на вопрос: «Роман, где дочь твоя …?»

Вот, если бы спросили сумму ежемесячного дохода, приносимого любым из филиалов «ЛИТ»? или сколько тонн черных/цветных металлов экспортировали на прошлой неделе… Подними среди ночи – без запинки. А здесь… Александра права: Марианна и впрямь как-то звонила… Он забыл поинтересоваться откуда. И зачем… Когда это было? Неделю назад? Месяц? Его память обладала одним удивительным свойством: все, не связанное с бизнесом, просеивалось, будто через сито, исчезая в небытии.

«Роман, где дочь твоя?»

Черт возьми, да ничего с ней не случится. Ей уже восемнадцать. Неглупа. Кажется… И может снять деньги со своего личного миллионного счета в любое время дня и ночи. А это – панацея от всех бед. Так что пусть Александра катится куда подальше и не мешает работать. И зачем только он женился на ней?!

В прозрачно-зеленых глазах Фей томились любопытство и выжидание. Но, задав этот безобидный вопрос, она невзначай не только наступила на любимую мозоль, но перешагнула невидимую, но вполне осязаемую грань допустимого. Капризная, холодная, невыносимая Александра была его женой, матерью его дочери. И этой стороны жизни, пусть не самой удачной, он не позволял касаться никому: ни партнерам, ни журналистам, ни Фей. И потому, нахмурив брови, он решительно поднялся.

– Извини, детка, мне пора.

– Как? – озадаченно протянула Фей. – Ты же сказал, что у тебя есть пара дней, и мы проведем их вдвоем, Роми?

При последнем слове Роман вздрогнул, точно его хлестнули плетью вдоль спины.

– Мне жаль тебя разочаровывать, но планы переменились. Я срочно должен вылететь в Цюрих. Увидимся, – он улыбнулся, но холодно, отчужденно.

Пока Фей одевалась, он, отвернувшись к окну, звонил по телефону. От злости она была готова разодрать новенькое, приобретённое специально «на случай» за бешеные деньги «Валентиновское» (чем я хуже Алекс?!) платье на мелкие клочки. Она вновь сделала ошибку.

– Кто там? Входите, будьте любезны!

– Это всего лишь я. Вы заняты?

– Нет-нет, заходи, садись, – Георгий Аркадьевич неловко поднялся, смахнув со стола какую-то бумагу.

Вошедший быстро нагнулся, поднял, виновато улыбнувшись.

– Садись, – сказал Георгий Аркадьевич, едва ли не силой вдавливая вошедшего в кресло, слишком просторное для его худощавой, сутуловатой фигуры. – Хочешь чаю?

– Нет, спасибо.

– Завтра дома будешь пить, – сказал пожилой врач, ощутив непонятную грусть. – Видишь, я обещал, что ты выйдешь… Марк, ты свободен… – Он запнулся, неловко снял очки, потер переносицу, водрузил их на прежнее место… Почему-то с особенной силой ощутил вдруг свой возраст и одиночество. Глупо привязываться к чужим людям… Но не более, чем, прожив жизнь, засиживаться на работе до наступления ночи, оттого что дома никто не ждет…

– Георгий Аркадьевич… – человек, сидевший в кресле, разглядывавший свои длинные тонкие пальцы, поднял голову, и в его пронзительно-синих глазах отразилась вдруг горечь и затаенный испуг. – Мне страшно, – прошептал он сдавленным голосом.

Пожилой врач присел рядом, на кожаный подлокотник, положив ладонь на плечо пациенту.

– Я понимаю тебя. Мне тоже было страшно, когда я начинал проект. Не знал, за что взяться, что из всего этого выйдет. Страх перед неизвестным – древнейший из человеческих инстинктов. Он естественен для нормального человека. Он пройдет, когда ты поймешь, что все в порядке.

– Вы думаете, у меня получится?

– Я уверен. Ты ведь доверяешь мне как специалисту?

– Конечно.

– Все будет хорошо.

– Хорошо уже никогда не будет, – человек, сидевший в кресле, снова низко нагнул голову, сцепив пальцы так, что хрустнули суставы.