Игра или страсть? - Элизабет Торнтон Страница 10

Марион вошла в комнату и резко остановилась. Несколько дней минуло со дня того злополучного поцелуя, и вот сегодня впервые она встретилась лицом к лицу с мужчиной, позволившим себе подобную вольность. Мистер Гамильтон сидел за столом, склонив голову над одной из тетрадок Фебы. Он еще не видел Марион, и она едва не поддалась соблазну ретироваться. Это было ребячеством, и она быстро взяла себя в руки. Он друг Реджи. Она не может вечно избегать его.

Не поднимая головы и не поворачиваясь, он сказал: – Теперь уже поздно убегать, Марион. Я знаю, что вы здесь. – Он поднялся, глаза его светились веселостью.

Эта его веселость и не давала ей покоя. У него были самые выразительные глаза, которые она когда-либо видела. Один взгляд мог заставить ее вспыхнуть, или связать ей язык, или заставить скрипеть зубами. Он знал, как играть с ней, и она решительно настроилась не подыгрывать ему.

– Мистер Гамильтон, – проговорила она; присев в реверансе. – А где остальные?

Планировалось поехать в Ричмонд-парк на пикник. Это делалось в основном ради Фебы, чтобы она хоть чуть-чуть подышала свежим воздухом. Никто не сказал, что Гамильтон едете ними.

– Они уехали вперед, – ответил Брэнд. – А вы с Фебой едете со мной. Феба скажет нам, когда подадут карету.

– И Фанни не предупредила меня? – ахнула Марион.

До Ричмонда путь неблизкий, и мысль о том, что придется провести с Брэндом столько времени вместе, приводила ее в смятение. Кроме того, это лишь подольет масла в огонь сплетников. Фанни должна это понимать. Неужели она пытается свести их? С этим у нее ничего не выйдет.

– Фанни просто дипломатична, – пояснил Брэнд. – Она знает, что я должен принести извинения. Вы выслушаете меня?

Она заколебалась, и он положил руки на спинку соседнего стула.

– Почему бы вам не присесть, Марион?

Это был скорее приказ, чем предложение. Ее внимание снова привлек дуэльный шрам через левую бровь. Он напомнил ей о том, что следует быть осторожнее.

Она села на стул, а он прошел к окну. Он двигается как фехтовальщик, подумала Марион, изящно, рационально. Интересно, знает ли он, как эффектно выглядит в этом облегающем темном сюртуке и бежевых брюках?

Брэнд внезапно повернулся:

– Как ваши пальцы? Она отвела взгляд.

– Спасибо, лучше.

Он сел на стул рядом с ней.

– Фанни сказала мне, что вы ходили в магазин Хэтчарда на следующий день после бала. – Почему он заговорил об этом? – Нашли что-нибудь интересное?

– Нет. Я была недолго. Нога разболелась. Он кивнул и улыбнулся:

– Больше никаких неприятностей не произошло?

Он заговаривает обо всем, о чем она не хочет говорить. Что ему известно? Почему он такой любопытный?

– Абсолютно никаких. – Ее голос звучал твердо. – Мистер Гамильтон, я правильно расслышала? Вы говорили что-то насчет извинения?

Он небрежно пожал плечами.

– Я приближаюсь к этому. Поверьте, я совсем не хотел смутить вас. Прошу прощения, что поцеловал вас на виду у всех.

Извинение не ахти какое, но волшебные слова были произнесены, и Марион была рада покончить с этим. Она уже начала подниматься, когда он спросил:

– Почему вы не ударили меня?

Она снова села. Почему? Потому что была потрясена и заворожена. Она думала о том поцелуе днем и ночью. Его вкус все еще ощущался на губах; кончики пальцев до сих пор чувствовали железную крепость его мускулов. Его нежность, его страсть, его…

Марион сглотнула.

– Потому что вы застигли меня врасплох. Мне и в голову не могло прийти, что мужчина, имеющий виды на место в парламенте, будет вести себя столь безрассудно. Что подумают ваши коллеги?

Он озорно улыбнулся:

– О, они аплодируют. Они полагают, что я заявил свои права на графскую дочь, пока кто-нибудь не увел вас у меня из-под носа – ну, я же пытаюсь увеличить свои шансы на выборах. Другие, однако, считают, что я легко отделался. Большинство женщин потребовали бы предложения руки и сердца после такой публичной демонстрации чувств. Теперь он насмехается над ней.

– Мне нужно найти Фебу и посмотреть, тепло ли она одета.

Он некрепко схватил ее за запястье. На лице не осталось и следа веселости.

– Никто не винит вас за тот поцелуй, Марион. Все знают, что вы наивны и целомудренны. Вина на мне.

Ее голос был сух и холоден:

– Но вас оправдывает то, что вы – мужчина. Подумаешь, грехи молодости.

Брэнд расхохотался.

– Марион, невинный поцелуй на глазах у свидетелей едва ли можно назвать грехом молодости.

– Он не будет выглядеть таким уж невинным, если нас увидят вместе в вашей карете с одной лишь Фебой в качестве дуэньи.

Не успел он ответить, как дверь распахнулась и вошла Феба.

– Карета леди Бетьюн прибыла! – закричала она. – Марион, это открытая карета. Давай побыстрее! Может, мы еще догоним остальных.

Марион вопросительно взглянула на Брэнда:

– Леди Бетьюн?

– И бабушка Эша, – добавил он и предложил ей свою руку. – Джентльмену приходится заботиться о своей репутации. – С широкой улыбкой он вывел ее из комнаты.

Как и следовало ожидать, в карете Марион вела беседу только с женщинами. Она упорно избегала его взгляда. Он же не мог отвести от нее глаз.

За последнюю неделю он узнал о ней гораздо больше. Почувствовав, что на горизонте замаячило предложение о браке, Фанни была весьма откровенна всякий раз, когда он заговаривал о Марион. Эмили была любимым ребенком, поведала она ему, а когда Диана умерла, Марион заняла место матери. Нельзя сказать, что Диана была плохой матерью, но до замужества Диана Ганн работала платной компаньонкой, и Марион выносила на себе тяжесть материнской неуверенности. После того как отец Марион унаследовал титул и они переехали в Кесвик, Диана растила дочь в ужасной строгости, заставляя соблюдать все правила поведения. Спустя девять лет, когда родилась Эмили, Диане уже нечего было доказывать, и она предоставляла своим младшим дочерям ту свободу, которой никогда не было у Марион.

Насколько Брэнд понимал, беда Марион заключалась в том, что в свои двадцать семь она считала себя старой девой и все ее надежды и чаяния были сосредоточены на сестрах. В некотором смысле они были даже похожи. И в нем, и в ней таилось нечто, что они не позволяли видеть другим.