Любовь, только любовь - Жюльетта Бенцони Страница 10

Мысленно он был далеко, усталость и печаль легли тенью на его красивое лицо, но волосы в свете свечи золотились по-прежнему. Он улыбнулся через силу. Мелькнувшее в его глазах отчаяние напугало Катрин.

– Но… ведь вам… приятнее же быть здесь, правда же?

Он взглянул на нее: она так встревожилась и была такой хрупкой в облаке своих чудесных волос, которые успели высохнуть и снова светились. Зеленое полотняное платье делало ее похожей на прелестную лесную дриаду. И ее широко распахнутые глаза тоже. Глаза ланей – он так любил преследовать их, когда был мальчишкой…

– Я был бы неблагодарным чудовищем, если бы ответил, что неприятно, – ответил он ласково.

– Тогда… поешьте меду. И скажите, о чем вы думали. У вас стали такие грустные глаза.

– Я думал о своей родине. И дорогой в Монфокон я думал о ней. Думал, что больше никогда ее не увижу, и от этой мысли мне было больно.

– Но теперь-то вы знаете, что увидите! Теперь-то вы на свободе!

Мишель улыбнулся, отломил кусок хлеба, обмакнул его в мед, откусил и стал рассеянно жевать.

– Знаю, а думаю все-таки по-прежнему. Что-то говорит мне, что я никогда уже не вернусь к себе на родину в Монсальви.

– А вы не думайте! – сурово приказала Катрин. – Черные мысли у вас от усталости. Вот прибавится у вас сил, вы почувствуете себя куда увереннее, и мысли переменятся.

Оброненное Мишелем слово заронило любопытство в Катрин: интересно, а какая она, его родина? Она хотела знать все об этом мальчике, который заворожил ее. Она подошла к нему поближе и смотрела, с какой жадностью он пьет.

– А какая у вас родина? Может, вы мне расскажете?

– Конечно, расскажу.

Мишель на секунду закрыл глаза, может быть, чтобы лучше представить себе дорогие картины детства. Он так пламенно призывал их во время своего скорбного пути, что они охотно слетели на экран его сомкнутых век.

Скупыми словами нарисовал он высокое плоскогорье, овеваемое ветрами, ущелья, в которых растут каштаны, свою родную Овернь, щетинящуюся потухшими кратерами, городок Монсальви с домиками из лавы, сгрудившимися вокруг аббатства, родовой замок на склоне горы и маленькую часовенку над Святым источником. Катрин будто собственными глазами видела темно-синие сумерки, чернеющие поля, лиловое небо и на нем синевато-призрачную цепь гор, белопенные потоки, бегущие меж разноцветными камнями, превращающиеся в глубокие черные озера в обрамлении мхов и красноватых, цвета карбункула, гранитов. Слышала, как поет среди скал южный ветер, как жалуется зимой северный, если обойти по крепостной стене замок. Мишель рассказывал об отарах овец, что пасутся на пустошах, о лесах, где в изобилии водятся волки и кабаны, о горных реках, где играет серебристо-розовая форель. Зачарованная, Катрин слушала его, приоткрыв рот, позабыв о времени, позабыв, где она.

– А ваши родители? – спросила она, когда он умолк. – Они с вами?

– Отец умер десять лет назад, я плохо его помню. Он был суровым, закаленным в боях воином. Всю свою молодость он вместе с великим коннетаблем Бертраном дю Гекеленом воевал с англичанами. После осады Шатонеф-де-Радон, где дю Гекелен погиб, отец сломал свой меч: ни один военачальник не казался ему достойным повиновения. Управляла землями моя мать, она воспитывала меня как воина. Моя мать отправила меня на службу к монсеньору де Берри, нашему сюзерену, я служил ему год, а потом он отправил меня к дофину Людовику Гюйеннскому. Матушка по-прежнему распоряжается всем по-хозяйски и младшего моего братца держит пока при себе.

Катрин почувствовала невольное почтение к миру, в котором живет Мишель, почтение и грусть, потому что он так отличается от ее мира.

– У вас есть брат? – спросила Катрин.

– Да, он младше меня на два года и горит желанием сражаться, – Мишель ласково улыбнулся. – Он будет славным воином! Стоит только посмотреть, как он скачет на здоровенной крестьянской лошади без седла, разгоняя деревенских парней-бездельников. Он уже силен, как турок, и грезит только о боевых ранениях. Я очень люблю своего Арно! Скоро и он поступит на службу. Матушка останется одна. Она, конечно, будет страдать, но никогда не пожалуется. Она слишком горда и благородна, чтобы жаловаться.

При воспоминаниях о близких лицо Мишеля засияло таким радостным светом, что Катрин, не удержавшись, спросила:

– А ваш брат такой же красивый, как вы?

Мишель рассмеялся и ласково погладил золотоволосую головку.

– И сравнить нельзя! Гораздо красивее. Лицо у него суровое, но сердце любящее и нежное, он очень горд и горяч и, мне кажется, очень ко мне привязан.

Чувствуя его ласковую руку, Катрин замерла, не решаясь пошевелиться. Мишель внезапно наклонился и поцеловал девочку в лоб.

– К сожаленью, – сказал он, – у меня нет сестрички, которую я мог бы любить.

– Ваша сестричка очень бы любила вас, – восторженно начала Катрин и в ужасе остановилась: у себя над головой она услышала шаги. Она забыла о времени – Лоиза, должно быть, вернулась. Нужно было подниматься наверх. Мишель тоже услышал шаги и, подняв голову, прислушивался. Катрин сунула в корзину несколько поленьев и, приложив палец к губам, заторопилась к лестнице. Люк захлопнулся за ней, и в погребе снова стало темно. Придя с огарком свечи и корзинкой на кухню, девочка увидела, что вернулась не Лоиза, а Марион. Служанка посмотрела на нее с сердитым удивлением.

– Как это? Ты дома? А где была?

– Ты же видишь. В погребе, ходила за дровами.

Толстуха Марион выглядела странновато: багровое лицо в синих прожилках, сбитый набок чепец, заплетающийся язык, затуманенный взгляд. Она больно дернула Катрин за руку.

– Повезло тебе, что родителей весь день нет дома, безобразница. Иначе неделю бы сесть не могла. Прошататься весь святой день с мальчишкой!

Она наклонилась, и Катрин почувствовала густой винный запах. Девочка резко выдернула руку, поставила свечку на скамеечку и подобрала два откатившихся полена.

– А пить с кумушками в харчевне лучше? Если мне везет, Марион, то и тебе тоже. На твоем месте я бы пошла как можно скорее спать, не дожидаясь, пока придет матушка!

Марион знала за собой грешок. Она была неплохой женщиной, работящей, но – что поделаешь? – родилась слишком близко к виноградникам Бона и вино полюбила слишком пылко, по-мужски, а не по-женски. Однако своей страсти она предавалась редко. Жакетта Легуа, ее молочная сестра, выйдя замуж за Гоше, привезла ее с собой из Бургундии и следила за ней не спуская глаз. Два или три раза Жакетта застала Марион сильно навеселе и предупредила, что, если подобное повторится, она, ни слова не говоря, отправит ее обратно. Марион плакала, умоляла, клялась у статуи Девы Марии, что никогда больше не притронется к вредоносному зелью. Нет сомнений, виной всему небывалые события, творящиеся в Париже.

Несмотря на винные пары, Марион поняла правоту Катрин и не спорила. Бормоча что-то невразумительное, она, покачиваясь, направилась к лестнице, и ступеньки заскрипели под ее грузными шагами. Вскоре Катрин услышала, что дверь комнатки на чердаке захлопнулась, и с облегчением вздохнула. Лоизы все еще не было, и девочка на секунду заколебалась, решая, что ей делать. Ни спать, ни есть ей не хотелось. Ей хотелось снова спуститься к Мишелю, потому что она не помнила в своей жизни момента, счастливее того, когда они сидели вдвоем в пыли и она слушала его рассказ об Оверни. Она вспомнила, как ласково он ее поцеловал, и ее сердце забилось часто-часто. Она понимала, что пройдет несколько часов, и Мишель уйдет из ее жизни и вновь заживет своей. Жалкий беглец снова станет могущественным сеньором, к которому никогда не приблизиться дочери ремесленника. Любезный товарищ на полчаса вновь станет горделивым чужаком. Спустя короткое время он и не вспомнит смешную девчушку, которую, ослепив своим великолепием, поразил в самое сердце. Сейчас Мишель с ней, но очень скоро его не будет.