Лихорадка - Лорен Де Стефано Страница 10

Старуха исследовала и изучала меня с первого момента моего появления здесь — и вот наконец она демонстрирует свою собственную слабость.

— Умерли, — отвечает мадам, снова обретая акцент. Все человеческое исчезает из ее взгляда. Он становится укоризненным и холодным. — Убиты. Погибли.

Она останавливается, заправляет мне волосы за уши, приподнимает подбородок и разглядывает мое лицо.

— И я сама виновата в своей боли. Мне не следовало так сильно любить свою дочь. Нельзя этого делать в мире, где ничто не живет долго. Вы, дети, как мотыльки. Вы розы. Вы размножаетесь и умираете.

Я открываю рот и не могу произнести ни слова. То, что она говорит, ужасно, но это правда.

А потом меня озаряет: не относится ли так же ко мне мой брат? Мы пришли в этот мир одновременно, один за другим, как два удара сердца. Но я уйду из него первой. Так мне было обещано. Когда мы были маленькими и я стояла рядом с ним, хихикая и выдувая мыльные пузыри через соединенные колечком пальцы, представлял ли он уже вместо меня пустоту?

Когда я умру, будет ли он жалеть о том, что любил меня? Жалеть, что мы двойняшки?

Может, он уже жалеет.

Кончик сигареты мадам ярко вспыхивает: она глубоко затягивается. Сирень говорит, что дым заставляет старуху бредить, но я пытаюсь понять, что из слов мадам — правда.

— Вас надо любить мгновениями. Вы — иллюзии. Именно это я и даю моим клиентам, — говорит она. — А твой паренек жадный.

Габриель. Когда я от него уходила, его пересохшие губы что-то беззвучно шептали. Я заметила, что у него на подбородке отросла щетина. На него снова надели форменную рубашку слуги, порванную телохранителями. Меня тревожили лиловые тени у него под глазами и хриплое дыхание.

— Он слишком сильно тебя любит, — говорит мадам. — Он любит тебя даже во сне.

Мы идем мимо грядок клубники. Мадам без умолку болтает об удивительном Джареде и его подземном устройстве, которое подогревает почву, имитируя весну, чтобы местные посадки росли.

— Самое волшебное, — говорит она, — что земля остается теплой для моих девочек и моих клиентов.

Пока она щебечет, я обдумываю ее слова о Габриеле: то, что он слишком сильно меня любит, и то, что он — рана. Вон то же самое думал о Дженне: она ничем не была ему полезна, не родила внуков, не подарила его сыну настоящей любви. И за это она умерла.

В этом мире важно быть полезным. Похоже, все первое поколение с этим согласно.

— Он сильный, — говорю я, прерывая ее разглагольствования насчет весенних комаров. — Он умеет поднимать тяжести, готовить еду и делать практически все, что угодно.

— Но я не могу ему доверять, — возражает мадам. — Что я про него знаю? Он к нам словно с неба свалился.

— Мне-то вы доверяете, — не сдаюсь я. — Вы ведь рассказываете мне обо всем этом!

Она обнимает меня за плечи и хихикает, словно безумный ребенок.

— Я никому не доверяю, — говорит она. — И тебе не доверяю. Я тебя готовлю.

— Готовите? — переспрашиваю я.

Прямо на ходу она кладет голову мне на плечо, и от ее теплого дыхания волосы у меня на затылке встают дыбом. Чад от ее сигареты душит меня — я с трудом справляюсь с кашлем.

— Я делаю для своих девочек все, что могу, но они утомились. Истратили себя. Ты безупречна. Я подумала и решила, что не стану отдавать тебя своим клиентам, чтобы они не снизили твою ценность.

Снизили мою ценность?! Меня начинает тошнить.

— Наоборот, — продолжает мадам, — я заработаю на тебе больше, если ты останешься нетронутой. Нам надо будет найти тебе место. Может, ты будешь танцевать. — Даже не видя лица старухи, я чувствую ее улыбку. — Пусть они ощутят вкус. Пусть будут зачарованы.

Ход ее темных мыслей не очень понятен, и у меня невольно вырывается вопрос:

— А как же парень, с которым я появилась? Если я буду делать все это для вашего… бизнеса, — последнее слово с трудом сходит с моего языка, — тогда я должна знать, что с ним все в порядке. Для него должно найтись место!

— Хорошо, — отвечает мадам, внезапно заскучав. — Это достаточно скромная просьба. Если он окажется шпионом, я прикажу его убить. Обязательно предупреди его.

Ближе к вечеру мадам отправляет меня в зеленую палатку. Кажется, раньше здесь жили Салатовая и Аквамариновая, до того, как их сожрал вирус. Старуха обещает, что скоро ко мне придет одна из девиц.

Габриель по-прежнему в отключке. Его голова лежит на коленях какой-то девчонки, одной из блондинок-двойняшек, которых я видела утром.

— Пожалуйста, не злись. Я знаю, что меня не должно здесь быть, — говорит она, не поднимая головы. — Но он издавал такие ужасные звуки… Я не хотела, чтобы он оставался один.

— Что за звуки? — спрашиваю я очень мягко.

Встаю рядом с ним на колени. Лицо у Габриеля стало еще бледнее, чем раньше. На щеках и шее появилась красная сыпь, а кожа вокруг ссадины стала ярко-оранжевой.

— Больные звуки, — шепчет девочка. У нее очень светлые волосы и такие же ресницы. Они поднимаются и опускаются, словно обрывки солнечных лучей. Юница водит своими ручонками по волосам и скулам Габриеля. — Это он подарил тебе кольцо? — спрашивает она, указывая подбородком на мою руку.

Я не отвечаю. Обмакнув полотенце в тазик, выжимаю его и промокаю им Габриелю лицо. Накатившее ужасное чувство мне хорошо знакомо: так бывает, когда дорогой мне человек страдает, а у меня нет ничего, чтобы оказать хоть какую-то помощь… только вода.

— Когда-нибудь у меня тоже будет кольцо из настоящего золота, — заявляет девочка. — Когда-нибудь я стану первой женой. Я это знаю. У меня бедра как раз для того, чтобы рожать.

Будь ситуация не такой жуткой, я рассмеялась бы.

— Я была знакома с девушкой, которая тоже росла, мечтая стать невестой, — сообщаю я.

Блондинка пристально смотрит на меня, широко распахнув зеленые глаза, и на секунду мне начинает казаться, что, возможно, эта девчушка права. Она вырастет страстной и энергичной, она будет стоять в шеренге печальных девиц, пойманных Сборщиками, и там какой-нибудь мужчина выберет ее и придет к ней в постель, раскрасневшись от желания.

— И у нее вышло? — спрашивает девочка. — Стать невестой?

— Она была моей сестрой по мужу, — отвечаю я. — И да, она тоже получила золотое кольцо.

Девчушка улыбается, демонстрируя отсутствие переднего зуба. Нос у нее усыпан темными веснушками, которые перетекают на щеки, словно румянец.

— Могу спорить, она была хорошенькая! — восклицает девочка.

— Была. И есть, — поправляюсь я.

Сесилия для меня потеряна, но она все еще жива. Мне не верится, что я почти ее забыла. Кажется, прошла целая вечность с того момента, когда я бросила ее в сугробе, растерянную, выкрикивающую мое имя. Я убежала, не оглядываясь, разозлившись на нее так, как никогда в жизни ни на кого не злилась.