Я ищу тебя - Энн Мэйджер Страница 10

Со времени катастрофы прошло ровно четыре месяца, шестнадцать дней и одиннадцать часов. Джини это знала точно, потому что считала каждый заполненный болью день. И лишь в последнюю неделю она почувствовала себя нормально.

Джини заткнула красный карандаш за ухо, скрытое копной коротких каштановых волос (четыре месяца назад ей обрили голову перед трепанацией черепа).

Она сидела за столом на кухне, не сводя глаз с листа бумаги, исчерканного красным карандашом. Она терпеть не могла в субботу после обеда проверять тетради, но выбора не было. Героическими усилиями она пыталась облечь свое резко отрицательное мнение о работе Брэда Клейтона в слова с положительным значением, чтобы он не бросил заниматься.

Тыльной стороной ладони стерла пот со лба – еще только май, все окна открыты, приглушенно гудит и поворачивается во все стороны вентилятор, а в кухне можно задохнуться. Стоял один из тех раскаленных от жары дней, какие бывают в Техасе весной на побережье залива: небо обесцвечивается, а из-за влажности кажется, что температура поднялась за сто градусов (по Фаренгейту, разумеется), не спасают даже легчайшая блузка и шорты из хлопка. После катастрофы и длительного лечения Джини не могла себе позволить кондиционер. Ей пришлось отказаться и от покупки автомобиля и отложить даже установку пластинки на зубы Мелани.

Однако не жара и не финансовые проблемы мешали Джини сосредоточиться на проверке тетрадей, а молчаливая битва, которая шла у них с Мелани уже четыре месяца – все время ее болезни.

После рокового решения рассказать о Джордане Джини знала, дочь не забудет ее слов, и со страхом ждала неизбежного противоборства. Пока Джини лечилась в больнице, а потом приходила в себя дома, она чувствовала молчаливый вопрос дочери, но оставляла его без ответа. Ей казалось, что она нашла самый простой выход: вот буду покрепче, думала она, тогда смогу поговорить с девочкой, завтра я буду знать, что ей сказать.

Слишком много «завтра» превратились во «вчера», а проблема осталась.

Двадцать минут тому назад, когда Мелани отправилась на велосипеде купить к обеду жареного цыпленка, в ее глазах Джини опять прочитала враждебность. Мелани слишком долго позволяла матери откладывать важный разговор, и Джини почти боялась ее возвращения.

Только на этой неделе Джини опять приступила к работе. Последние повязки на голове и на теле сняли, а волосы уже отросли настолько, что их можно было укладывать. Физически она чувствовала себя почти здоровой, но говорить с дочерью о Джордане пока еще не могла.

Когда она услышала звук шуршащих по гравию шин велосипеда, сердце ее забилось быстрее. Выглянув в окно, она увидела Мелани под высокими деревьями. Дочь выглядела еще мрачнее, чем была, уезжая из дому. С растущим беспокойством Джини наблюдала за тем, как она бросила велосипед в высокую траву около черного хода, где ей не разрешалось оставлять его. Раздался топот на крыльце, распахнулась дверь в кухню. Впереди девочки шла серая кошка Саманта, хотя Джини не пускала ее в дом.

– Быстрее, Сэм, беги в мою комнату, пока мама не увидела, – заговорщицки прошептала Мелани, выкладывая расплющенную картонную коробку с цыпленком на кухонный стол. Она стояла к матери спиной, не замечая ее.

Мелани бросила на стол какой-то рулон, завернутый в бумагу, с таким видом, словно бросала кому-то перчатку. Потом вынула из картонки крылышко, и кошка, потянувшись, встала на задние лапы, нюхая воздух и с восторгом мяукая. Мелани присела, чтобы взять Саманту на руки, и в этот момент заметила мать. Девочка вскочила на ноги, ее юное лицо залила краска вины, а взгляд вернулся к тому черному рулону, что лежал рядом с цыпленком. Однако голос ее звучал ровно, с притворной невинностью.

– О, привет, мам, – произнесла она с участием и детской беззаботностью. – А я думала, ты отдыхаешь у себя в спальне.

Глаза Джини остановились на крылышке цыпленка, соблазнительно свешивающемся перед Самантой.

– Ну, разумеется, – сухо пробормотала Джини.

– Я собиралась вывести Сэм.

– Ты опять кривишь душой, Мелани.

– А ты опять говоришь книжными словами, как учитель английского языка. Ребенку тебя не понять.

У Джини упало сердце, когда она услышала интонации, к которым дочь всегда прибегала во время их ссор.

– Все ты прекрасно понимаешь. Положи крылышко на место, Мелани. Ты ведь знаешь, у нас нет сейчас лишних денег, чтобы кормить кошку тем, что мы едим сами.

Мелани подчинилась.

– Но это всего лишь маленькое крылышко. Ты же всегда раньше разрешала мне дать Сэм крылышко, когда у нас были цыплята.

– Но в то время у нас не было долга, превышающего все, что я могу заработать за два с лишним года.

– Я устала от того, что у нас вечно нет денег! – взорвалась Мелани. – Устала от твоей вечной боязни, что я никогда не смогу получить то, что есть у других ребят.

– Не смей упрекать меня! – резко оборвала ее Джини. Но тут же спохватилась, что перегнула палку. Со времени аварии она чувствовала: что-то ее постоянно терзает – и только теперь поняла, какой тяжелый груз она взваливает на ребенка. – Дай Сэм крылышко, – проговорила она мягко, – но не оставляй ее в доме. Хватит с меня блох.

Лицо девочки осветилось радостью, она подхватила кошку на руки, чтобы вынести на улицу. Джини встала. После многих месяцев лечения она научилась уже ходить не хромая. Она подошла к кухонному столу и взяла коробку с цыпленком. У нас есть пара помидоров, пожалуй, сделаю салат, подумала она. И тут заметила завернутый в черную бумагу рулон. А это что такое?

Мелани, успевшая уже вернуться, стремительно бросилась к ней, чтобы забрать плакат, но опоздала – Джини уже разворачивала его.

Гордо, как флаг, он реял на ветру от вентилятора, и обаятельный Джордан Джекс был на нем как живой. Джини застыла, и лишь губы ее беззвучно двигались – она читала то, что было написано под портретом.

Этот плакат оказался рекламой его концерта, который должен был состояться на стадионе «Астродом». В аншлаге сообщалось, что весь сбор от четырехчасового шоу пойдет на медицинские исследования.

Джордан здесь, в Хьюстоне, а она не знала!

Картонка с цыпленком упала, но Джини, не заметив этого, с серым от страха лицом добралась до своего стула и замерла, как сломанная кукла.